Киру вспомнилось искажённое от беспокойства лицо Литвинова, тогда, в ту ночь, когда он склонился над лежащим без сознания Савельевым. Вспомнились те его слова, сказанные недавно про то, что любить — это отдавать. Да и весь этот сегодняшний разговор. И маска жестокого, взрослого, опасного хищника на мгновение опустилась, и проступил мальчишка, зачитывающийся книгой про героев прошлых лет и мечтающий походить на одного из них.

И ещё вспомнилась Ника, которая говорила, что нет чёрного и белого. И, кажется, Кир стал понимать, что она имела ввиду.

— Мне бы очень хотелось, Кирилл, чтобы до тебя это дошло до того, как ты по дурости совершишь что-то совсем непоправимое. Не знаю, веришь ты мне или нет. Но мне бы и правда очень этого хотелось. Сам не знаю, почему. Может из-за Ники. Да не вспыхивай ты так. Я же знаю, что ты успел себе всё подпортить. Но тут ведь какое дело, Кирилл, любит она тебя. Не спорь. Знаю я и про сына Мельникова, и про то, что разругались вы. Но, поверь мне, ты пока ещё можешь всё исправить. Если поймешь…

Что именно Кир должен был понять, Литвинов не договорил, осёкся на полуслове. Неловко, даже смущенно кашлянул.

— Паша? Ты чего подскочил?

Кир увидел Савельева, высунувшегося из комнаты — хоть Павлу Григорьевичу и удалось немного поспать, выглядел он все равно неважно — помятый, раздражённый и чертовски усталый.

— Что тут у вас? — он недовольно посмотрел на Бориса Андреевича. — Митингуешь? Совсем уже от безделья…

— Ну чего ты бурчишь? — Литвинов уже оправился от смущения, если оно и было, и заговорил в своей обычной манере. — Не выспался, так пойди и ещё поспи.

— Поспишь тут, — проворчал Савельев и перевёл взгляд на Кира, на лицо наползла знакомая недовольная гримаса. — Ты что тут делаешь… опять? Никакого от тебя покоя.

— Меня Анна Константиновна прислала, — опрометчиво брякнул Кир и тут же заткнулся, заметив реакцию Павла Григорьевича — словно он неосторожно сорвал повязку, разбередив свежую рану. Ведь уже понял, что нельзя при нём упоминать имя Анны Константиновны, а при ней — имени Савельева. И всё равно…

— Новости есть? — Павел Григорьевич не без усилий справился с собой и обернулся к другу. Литвинов отрицательно покачал головой.

Савельев устало облокотился о косяк двери. А Кир не сводил с него глаз. Он впервые, наверное, за всё то время, что знал Павла Григорьевича, посмотрел на него не как на Главу Совета, всемогущего и неприступного, и даже не как на Никиного отца, едва терпящего его, Кира, ради своей дочери. Он посмотрел на него как на того мальчишку, который спорил со своим другом из-за того, кто из них был больше похож на книжного героя. И ему даже показалось, что он на миг увидел его — того пацана, веснушчатого, как Ника, с непослушными вечно растрёпанными волосами. Но лишь на миг, не больше. Савельев внезапно подобрался, сжал губы, расправил широкие плечи, в глазах сверкнула сталь.

— Пойдём, Борь, ещё раз пройдёмся…

Он не договорил. Дверь, ведущая из тайника наружу, в общий коридор осторожно приоткрылась, и к ним вошёл Сашка Поляков. Увидел их всех, нерешительно остановился.

— Ну что? Нашёл что-то? — тут же быстро спросил Павел Григорьевич, подавшись вперёд.

Поляков кивнул.

— Хорошо, пойдём тогда, расскажешь. Борь, чего завис? — Савельев стал привычно отдавать распоряжения, и тень мальчишки из прошлого исчезла из его облика, словно и не было её.

Они торопливо прошли в комнату Павла Григорьевича. Уже на самом пороге Литвинов, который шёл последним, обернулся, нашёл взглядом Кира, кажется, хотел что-то сказать, но не стал, промолчал, только улыбка едва тронула губы и тут же погасла, и Борис Андреевич скрылся за дверью. А Кир так и остался сидеть один в коридоре, переваривая то, что только что услышал и прижимая к себе книжку, ту самую, которой зачитывались до него миллионы мальчишек.

Соображал он плохо. Сказывалась бессонная ночь, проведённая в бестолковых мыслях и бесконечных метаниях, когда он, как заведённый, гонял свою вину по кругу, искал слова в своё оправдание и даже находил. Но едва он представлял себе, как скажет ей всё это, слова тут же рассыпались в прах, и лицо Анны, серьёзное и строгое, стоящее перед глазами, выцветало, и из небытия, из дальнего угла памяти, где пылились забытые воспоминания, проступала Лиза, бледная, неживая, с детской обидой, расплескавшейся в синих глазах.

К утру он совершенно выдохся и сказал себе: «Всё, Паша, на этот раз точно всё. Кончено окончательно и бесповоротно». Повалился на кровать, долго лежал, уставившись в тёмное пятно на потолке, уже без мыслей, с пустой головой, пока наконец не вырубился — нырнул в беспокойный сон, где уже не было и не могло быть Анны.

— Ну, так что скажешь? — Борис толкнул его в бок.

— А? Что?

Павел перевёл взгляд на тетрадку, которую Борис подсунул ему под нос. Пробежался по рядам фамилий, дат, отметил ровные аккуратные стрелочки, соединяющие некоторые имена.