Со времени завершения строительства нашего дома Абрамцево стало неотъемлемой частью моей жизни. Теперь все наиболее интересные запомнившиеся события происходили на фоне Абрамцева.

Как изначально можно было предположить, моя несравненная охотничья собака с грозным именем Пират, жила не в Москве, а в Абрамцеве под заботливым присмотром Бабы Вавы. Мне же оставалось любить четвероного друга и привозить из города для него провиант. В Абрамцеве купить что-либо было практически невозможно, а в голодноватой послевоенной Москве возможности приобрести нечто съестное строго ограничивались продуктовыми карточками. Но возникшая проблема со временем благополучно разрешилась.

По совету Королева я зарегистрировал Пирата в Отделе собаководства Московского общества охотников и заключил соглашение, в котором предписывалось в обязательном порядке показывать собаку на выставках и охотничьих испытаниях. В случае выполнения данных условий, в соответствии с договором, мой питомец получал некий ежемесячный паек – пуд пшена и несколько килограммов китового мяса. Весьма щедрый дар по тем временам. Про кита не скажу, а пшенную кашу люблю до сих пор.

Летом наша дачная компания оживала. Главным местом сбора по-прежнему оставалась радимовская поляна, а точнее огромный корявый дубовый пень – круглый стол детских сходок.

Однажды, ближе к вечеру, наш сверстник поселковый пастушок выложил на пень некое беспомощное существо, покрытое светло палевым пухом. Это был неоперившийся птенец какой-то, судя по размеру и крючковатому клюву, крупной хищной птицы. Каким образом это создание попало в руки юного пастуха доподлинно не известно. Он утверждал, что малыш выпал из гнезда. Имея за плечами опыт выхаживания лисят, я без колебания забрал птенца к себе домой. Самым сложным изначально было заставить его есть. Любые попытки засунуть ему в рот кусочек мяса были тщетны. Рот был намертво закрыт крепким мощным клювом. Птенец был обречен умереть. Но не умер.

Прежде мне довелось видеть, как птенцы какой-то маленькой птахи, сидящие в гнезде, дружно открывали рты уже при подлете матери. Я имитировал подлет, размахивая руками над упрямцем, и рот немедленно открылся, а мясо было проглочено.

Орлик, так я назвал своего питомца, рос день ото дня. Ел мясо, полевок – лисий деликатес и не отказывался даже от лягушат. Дальше были счастливые дни освоения оперяющимся птенцом окружающего мира. К концу лета он уже самостоятельно существовал под крышей сарая. Парил в небесах со своими сородичами канюками [4] , и, когда я вылезал на крышу и приглашал его на обед, охотно спускался с небес на землю.

Все закончилось трагически. Выросший среди людей, Орлик доверял людям. Его застрелил соседский сторож Василь. Потрясенный случившимся, я записал историю моего доверчивого питомца и отправил написанное в редакцию журнала «Пионер». После публикации рассказа [5] со всего Советского Союза пошли письма юных читателей с одним вопросом: за что?

Чтобы как-то пережить случившееся, я в упор занялся воспитанием Пирата. Не скажу, чтобы дела на этом поприще были успешны. Опыта натаски, разумеется, у меня не было, а нрав у будущего охотника был буйный. Но что делать, надо было выполнять условия договора и, для начала, показать его на собачьей выставке в Москве.

В ряду матерых охотников – собаководов худенький подросток, с трудом удерживающий на поводке свою собаку, выглядел нескладно. Это заметили. С особым сострадательным вниманием ко мне и к Пирату отнеслись судьи-эксперты на ринге, среди коих оказался Николай Павлович Пахомов. Волею прихотливой судьбы он на следующий год стал директором Абрамцевского музея, обретшего с 1947 года статус академического.

Николай Павлович был широко образованным интеллигентным человеком, хорошо знающим музейное дело. Что касается разносторонней образованности, то об этом в какой-то мере можно было судить по контактам с нашей семьей. Он сотрудничал с моим отцом по вопросам, связанным со становлением музея. Консультировал отца как знаток классической псовой охоты, в период его работы над иллюстрациями к «Дубровскому» Пушкина и стихотворениям Некрасова, где это тема присутствует. Как лермонтовед был консультантом на фильме «Княжна Мери», в котором в роли Мери снималась моя будущая жена. Натаскивал меня по вопросам, связанным с нагонкой. Николай Павлович был специалистом по собакам для псовой охоты – гончим, а мой Пират был легашом, пригодным для охоты на пернатую дичь. Чепрачный гончий выжлец [6] по кличке Соловей появился у меня годом позже.

Пахомов привлек к работе в ученый совет музея наиболее авторитетных художников их нашего поселка и кое-кого из потомков семьи Мамонтова. Помню Всеволода Саввича Мамонтова – степенного благообразного старика в окружении домочадцев на боковом крыльце барского дома, обращенном к кухне. Среди них был его внук – мой сверстник Сева, который в дальнейшем примкнул к нашей поселковой компании. Всеволод Саввич несколько лет, вплоть до своей кончины, был главным хранителем музея-усадьбы. Забавно, что он, как и Николай Павлович, был среди прочего экспертом всесоюзной категории по гончим и борзым. Так что невесть откуда возникшая у меня с детства любовь к охотничьим собакам есть некая данность для обитателей Абрамцева того времени.

Участие в выставке охотничьих собак осталось позади. Впереди маячили охотничьи испытания. К полевым испытаниям надо было готовиться на поле. И такое поле было в Абрамцеве. Располагалось оно по обе стороны от тропы, ведущей от музея к дубовой роще. Слева колосилась пшеница, справа залегли сенокосные угодья. Летом это открытое пространство, в окруженном лесами Абрамцеве, звучало голосами всевозможных птиц. Жаворонки, желтогрудые трясогузки, коростели, перепела на свой лад создавали музыку лета. Высоко в небе, наблюдая за происходящим на земле, степенно парили канюки – собратья моего Орлика.