Подумав все это и перебрав события своей памяти, Марина Петровна горестно вздохнула, поднялась и стала пробираться по узкому проходу – на следующей остановке ей выходить.

19 июня 2013 г.

Речь пойдет о Георгии Дмитриевиче Рохлине, рентгенологе, докторе медицинских наук, человеке, известном в своем кругу. Отец его, профессор Рохлин, в советские времена был знаменит на весь медицинский Ленинград, руководил кафедрой рентгенологии и радиологии и преподавал в Первом медицинском институте им. Акад. И. П. Павлова. Мне помнится, что и я у него училась. Сейчас, когда всюду академии да университеты, моя Alma mater также стала называться университетом, Медицинским. Итак, о Жорочке. Жорочка – невысок ростом, худощав, ножка его гораздо меньше моей, и по поведению, и по судьбе он – настоящий еврейский «шлемазл». Но он умен, начитан во всех областях знаний, знаток искусств. Случается ли у вас, что вы запамятовали какого-то автора или художника, и чем больше вспоминаете, тем в более безнадежное состояние попадаете? Не волнуйтесь, спросите у Жорочки, он все помнит. Правда, говорили про него, что он известный матерщинник, но я этого за ним никогда не замечала. Кроме матерного языка, он прекрасно владел английским, немецким и французским, и в своих научных докладах свободно, также как вождь нашей революции, переходил с одного языка на другой. Когда в наш институт приезжали именитые гости, Жорочка переводил.

Научные работы его, может быть, не искрились огнем, как фейерверк, но были основательны, добротны и фундаментальны. Если Жорочке надо было сделать научный доклад, он бегал по рядам присутствующих и просил кусочек бумаги – речи свои он никогда не писал, все держал в голове, но на трибуне ему необходимо смотреть в какую-нибудь пустую бумажку. Его все любили и относились к нему с юмором.

Я работала в лаборатории изотопных методов исследования, которая входила в состав рентгенологического отдела, так что мы встречались с ним на всех отделенических совещаниях и конференциях. В нашей лаборатории были две медсестры, которые дружили между собой. Трудно представить себе что-нибудь более непохожее, чем две эти сотрудницы. Общее у них было только то, что обе они были хорошими специалистами. Одна, лет после тридцати, высокая, стройная и красивая. В лице у нее было что-то диковатое, молдавское или кавказское. А фигура без всяких изъянов. Две торчащих, как яблочки, грудки. Очень тонкая талия и длинные, красивые ноги. Не такие, как модно сейчас, когда ноги растут от шеи, и кроме ног ничего нет. У нее было все, и все было совершенство. Она была очень сексуальна. Вторая, чуть постарше, относилась к типу женщин, о которых рассказывается в известном анекдоте: Мужчины хвастаются своими женами. Один восхваляет фигуру, другой – бюст и так далее. А последний говорит: «А у моей жены глаза голубые-голубые». Все вопросительно и удивленно поворачиваются к нему: «Ну и что?» – «Как что, а остальное – попа!». Да, у нашей медсестры были чудные, небесной синевы голубые, чуть навыкате глаза, а остальное… Она была кругленькая, аппетитная и соблазнительная. У нее также была относительно тонкая талия, но наши сотрудницы категорически запрещали ей надевать поясок. Потому что, если она надевала поясок… идти с ней рядом не было никакой возможности. Все мужчины выстраивались в ряд и шли за ней.

Так вот, Жорочка на вторую медсестру не обращал никакого внимания – больших женщин он боялся. Но в присутствии первой он дрожал от вожделения, как осиновый лист. Я не сказала, что Жорочка был сексуально озабочен. Жена ушла от него по неизвестной мне причине, а другие варианты также не всегда ему удавались. Но наша медсестра действовала на него неотразимо. Однажды на политучебе, когда мы всем отделом сидели в конференц-зале, Жорочка вдруг с горящими глазами поднялся и, шагая по ногам, стал пробираться на свободное возле нашей медсестры место. Так как это была политинформация, то ни докладчик, ни все остальные и не думали вникать в содержание говорившегося, все с интересом и сочувствием наблюдали за Жорочкой. Он уселся рядом со своим объектом, прислонился к ней через подлокотник, а потом, через несколько минут, поднялся уже совершенно равнодушный и опять, шагая через ноги, вернулся на свое место.

Жорочка знал, что я с большой симпатией отношусь к нему. Часто он делился со мной своими сексуальными фантазиями. Он любил приходить в ординаторскую нашей лаборатории и, используя латынь, обсуждать со мною сексуальные проблемы. Однажды при этом присутствовал другой доктор. Он очень заинтересовался нашей беседой, с участием поворачивал голову к каждому собеседнику, а в заключение сказал: «Я не понимаю, о чем вы говорите, но чувствую, что о чем-то матерном».

У нас с Жорочкой было две-три общих работы. Как-то он пришел ко мне обсудить очередную совместную статью. Может быть, вы складываете свои бумаги в аккуратную пачку, листок к листку, да еще кладете все в папку. Жора никогда этого не делал. Ось каждого листка его рукописи всегда была повернута под небольшим, 10–15 градусов, углом к предыдущему, а в итоге получалась растрепанная, неаккуратная пачка. Он пришел, прижимая одной рукой к груди эту кучу бумаг. Жорочка всегда так ходил. В лаборатории было время чая, все сидели в бытовке. Жорочку также усадили, дали чаю и выделили чьи-то бутерброды. Он же уставился на свою любимую медсестру и стал оделять ее неуклюжими, но весьма откровенными комплиментами. Я выпила свой чай и пошла в ординаторскую, ожидая, когда Жорочка закусит и присоединится ко мне. Прошло несколько времени, а Жорочки все нет. Вдруг раздался сильный грохот, как будто упал стул или даже стол. Потом истошный, на всю лабораторию, вопль второй медсестры: «Людмила Александровна! Когда к Вам приходят посетители, держите их возле себя!» Через несколько мгновений сконфуженный Жорочка, озираясь и прижимая к груди встрепанную пачку бумаг, неуверенно вступил в ординаторскую.

11 марта 2003 г.

2004–2010 г.г.

Ранняя весна. Снег стаял. Кое-где уже начала пробиваться зеленая травка. На прогретых солнцем пригорках желтели крохотные звездочки мать-и-мачехи. Почки на деревьях набухли, но листочки еще не проклюнулись, и деревья гулко стучали на весеннем ветру своими ветками. Воробьи и синички, которые всегда знают все раньше нас, весело чирикали среди голых кустов сирени, предсказывая тепло, солнце, шум зеленых листьев и красоту ярких летних цветов. А большая тяжелая ворона взобралась на самую вершину еще голой березы и, глядя с высоты вниз, солидно каркала.