Шрифт:
– Не прикасайся ко мне! – закричал тот.
– Ишь, огрызается! Вот я тебе! – и ещё раз легонько ударил.
Рудик ухватился руками за метлу и со злобой рванул её к себе. Все в ужасе застонали, но Пумберникел сумел выдернуть палку. Он ударил по рукам, и Рудик заплакал.
– Зачем ты так? – загородила его мать. – Он и ходил бы в школу, так одеться не во что! У них на всех одни дырявые валенки…
– Пусть в них ходит и не стесняется бедности – он в ней не виноват!
Уходя, Пумберникел брал с плачущих обещание слушаться.
– Смотрите, чтобы к приходу Кристкинд выучили какие-нибудь песни, стихи. Станцевать тоже можно. Главное, чтобы слушались старших, не матерились, как русские, не дрались, были примерными в школе, не ленились и работали так, чтобы за вас не надо было краснеть.
Нагнав страху, Пумберникел удалялся – его ещё долго вспоминали потом со страхом.
– Он правдишний или неправдишний? – интересовались дети.
– Конечно, правдишний, – без тени сомнения говорили взрослые.
Мы сомневались и примечали, кого нет из взрослых. Чаще других отсутствовала альтмама, бабушка Зина. После ухода Пумберникла предполагали, что это могла быть она, но нас разуверяли:
– Альтмама дома – приболела, а Лида в Родино.
И лишь совсем уже взрослые узнали, что это была, конечно, альтмама: лучше неё в образ чёрта никто не перевоплощался, и самовыражалась она, как хотела.
Наказы Пумберникла помнили долго.
В ночь под рождество, 25 декабря, ждали Кристкинд. По этому случаю, несмотря на дефицит керосина, зажигали не коптилку [5] , а десятилинейную керосиновую лампу – в избушке становилось светло, торжественно, празднично и уютно. Вечером в замёрзшее кухонное окошечко подавалось два-три сигнала: позванивал колокольчик и показывался нарядный прутик с красивым бантиком.
5
Коптилка – примитивный осветительный прибор, небольшая баночка с фитилём.
Сходились те же гости.
– Здравствуйте! – преувеличенно громко здоровались они, открывая дверь, и, возбуждая любопытство детей, интересовались. – А вы ничего не замечали? Там, над крышей, кто-то летает…
Нарядные дети выбегали из горницы в прохладную кухоньку, в зачарованном ожидании недоверчиво-восхищённо смотрели на полузамёрзшее окошко и в недоумении обнаруживали за ним нарядный прутик,
что, заявляя о себе, бил по отпотевшему стеклу; вскоре за окном обозначалось таинственное белое существо.
– Ой, ангелы с Кристкинд прилетели! – восклицал кто-то из гостей.
– Она раздетая, ей же холодно! – жалела я небесное существо.
Через несколько секунд в дверь стучали.
– Заходи, Кристкинд!
– Мы заждались уже!
Нарядная, вся в белом, Кристкинд с большой красивой соломенной корзиной проходила в центр горницы. Все к этому празднику наряжались в лучшие свои наряды. Атмосфера значительности и торжественности царила в избушке. В приход Пумберникла было мрачно, в приход Кристкинд – светло и радостно.
Кристкинд ставила корзину на пол и восхищалась:
– Какие вы все нарядные, красивые! А у меня для детей – подарки!
– Мы, Кристкинд, тоже подарки тебе приготовили! – говорил кто-нибудь из взрослых.
– Давайте тогда знакомиться! – и, чтобы не нарушался замысел праздника, начинала с ребёнка посмелее.
– Тебя как зовут?
– Саша Цвингер.
– А лет сколько?
– Шесть.
– Ас кем живёшь?
– С мамой, бабушкой, братом, сёстрами.
– И знаешь, как всех зовут?
– Да, – называл он.
– Молодец! А какой подарок мне приготовил?
– Стихотворение.
Он его рассказывал, Кристкинд вручала незамысловатый подарок из домашней выпечки: уточку, зайчика, бублик или пряник – и переходила к следующему. Ученикам задавались вопросы посложнее. Гости переглядывались: маленькими отчётами детей либо гордились, либо огорчались. Если у ребёнка на этот момент была плохая отметка, Кристкинд мягко отчитывала его:
– Нехорошо – не радуешь родителей, а им и без того тяжело, надо исправляться. Даёшь слово исправиться?
– Да.
– Смотри, обещания надо выполнять! Я обязательно прослежу! А подарок приготовил?
– Да, песню.
После импровизированного концерта Кристкинд удалялась, напутствуя:
– На следующий год опять приду! Живите в мире, любви и согласии. Наблюдая вас с небес, я буду благословлять добрые дела и поступки.
– Спасибо, Кристкинд, не забывай нас, приходи! Обязательно приходи!
Усаживались за стол и ели испечённый по этому случаю тыквенный пирог, пили чай с чабрецом или корнем солодки. Пели немецкие песни. Тётя Маруся извлекала какие-то чудесные тирольские мотивы, которые почему-то нравились более всего. Они всю жизнь меня преследовали, но воспроизвести их я, к сожалению, так и не смогла.