– Не возражаешь, я с Кутасовым свяжусь?

– Какое – возражаешь? Буду рад.

Беседа с режиссером вышла странной. Что ожидаемо – все сухо, через скайп, без мало-мальски личного знакомства. Она представилась, Кутасов стал живей. И рассказал, как он терзает всех студийцев, внедряя к роли правильный подход. Клял Станиславского и прочих иже с ним. Назвал Евреинова лучшим режиссером. Его воззрения на театр – вот где свет! Ведь театральность – это принцип бытия и, так сказать, презумпция культуры. Сверхутверденье всякой личности и стимул всех историй вообще.

– Экстраполируете это на кино?

– И нечего гадать – в полнейшей мере. Евреинов, он создал философию, реально объяснившую весь мир. А театральность – то один из постулатов.

Затем, без продыха, не дав все осознать, Кутасов тут же перекинулся к артистам:

– Не думал, что сумеют так сыграть!

– А зритель, как вам кажется, пойдет?

– Наивнейший вопрос – обычный зритель? Актерам его надо презирать. Я со своими что обычно часто делаю – с задачей выпускаю их в народ. Скажу одной: Шарлотта ты Корде, и выпущу её искать Марата. Без крайностей – не надо убивать, а просто довести до должной грани. Ведь театральность – это жизненный инстинкт. А делать театр калькой жизни – преступленье.

Так приблизительно прошел их разговор.

«Все надо уточнить», – решила Яна. И раздобыла сразу где-то том – Евреинов, раскрыла наугад и зачиталась. Потом Никите сделала рассказ:

– Кутасов интересно может сделать, поскольку он шизоид – that is true [3] ! Я вспомнила – Малевич говорил. Что не искусство отраженьем будет жизни, а отблеском искусства будет жизнь. Запомни слово – театрализация. «Театра», вот, «лизация» всего – поступков всех и хода нашей жизни. Евреинов так думал и учил. По мне – все чересчур замысловато. И не для каждого, на избранных людей.

– Да бог с ним, с режиссером. Театральность? Меня заклинило – хочу отснять кино! И что отказывать, могу позволить. В честь новообретенного отца.

– Потом – Евреинов! Вот тоже мне пророк. Хотите истины – припомните Шекспира:

Вернемся к тексту: Геленджик, премьерный день.

Гостей, приехавших с Никитой, было трое. Все – русскоговорящие, живые, в искусстве, вроде, знающие толк. Приехав загодя, все в меру отдохнули, смогли воспрянуть для премьерной суеты. В то утро все сидели на террасе в расслабленной беседе ни о чем. А именно – о море, о России, о жизни, о сегодняшнем кино. Все знали ту картину обстоятельств, что Салтыков решил представить на экран. А Кларен Бадуэн, историк и русист, она так вовсе изучала тот период, всех знаменитостей и царскую семью.

Кино в России! Эйзенштейн, еще Тарковский – единственно, что было на слуху. А кто Кутасов с его собственной концепцией, услышали недавно в первый раз. Загадочно, что он там смог наснять.

Однако Яна, пообщавшись с режиссером и выяснив, что он совсем не прост, сочла разумным деликатно подготовить, а проще – снивелировать сюрприз, И вкрадчиво с усмешкой начала:

– Наш режиссер, он самобытный чересчур. Его не трогают ни время, ни детали, ни помыслы, ни взгляды – ничего. Все повторяет без конца – ассоциация, надеется построить целый ряд. Его учитель, как считает он, Евреинов, пропущенный философ, режиссер. Мечтал о «театра» (слово трудное) «лизации», и много что о ней понаписал. Его заветы для Кутасова, как знамя. Кто знает? Может, будет ничего. Что точно – непременно позабавит.

– Выходит – это авторская вещь? Без должного вниманья к персонажам?

– Не знаю, но боюсь, что это так.

Все будто призадумались, молчали. Мисс Кларен Бадуэн смотрела в горизонт. И вдруг так горячо заговорила:

– О, Господи, там столько материала! Какие личности, какой диапазон. И князь великий Костя Константинович. Он тоже гомо был сексуалист.

– Фильм не затронул этот личностный аспект. Как, думаю, и многие другие. Чуть потерпите, будем вечером смотреть.

И оказалось – режиссер и оператор, художник – в самом деле – мастера. Предельно выверено, на одном дыхании, без явных дырок кадр за кадром шел сюжет. В обход Никитиной идеи героизма он вывел тему неизбежности судьбы. То были мелочи: убил – его схватили. И Каннегисер никуда не убегал. Он просто несся – окрыленный, победивший, сломивший, что трудней всего, себя.

Никита видел – эта лента про другое. Но тоже, как и все, был впечатлен.

Был следующий шаг – пресс-конференция. Один из прессы чуть скептически спросил:

– А кто это который там в плаще? В том кадре, где Урицкий умирает?

– Предельно ясно – это Меркадор, – как детям растолковывал Кутасов. – С ним рядом Троцкий, у убийцы – ледоруб. Конец Урицкого и взгляд на перспективы.

– А почему туда попал велосипед? – спросила одна дама с интересом. – И Каннегисер – сколько можно разъезжать?

– Факт из истории – он брал велосипед! И мчался – это следствие погони. Зажав в руке уже ненужный пистолет.

И были прочие вопросы в том же роде. Непережеванные факты, прошлый век. И лишь в конце возник вопрос по существу: «А где же, извините, здесь Евреинов?».