Пребывание в Кишинёве действительно имело для него и положительные стороны, а уж тем для размышлений было предостаточно. Жена Орлова пишет брату: «У нас беспрестанно идут шумные споры – философские, политические, литературные; мне слышно их из дальней комнаты. Они заняли бы тебя, потому что у нас немало оригиналов». И среди них в первых рядах был Пушкин.

Сам Пушкин в дневнике записал, что провёл вечер в доме «прекрасной гречанки», где говорили об Ипсиланти. «Между пятью греками я один говорил как грек: все отчаивались в успехе предприятия этерии». Как оказалось, для отчаяния были все основания. Царь Александр, верный Священному Союзу, поддерживал австрийского канцлера князя Меттерниха и не выступил против Османской Порты. Любопытны воспоминания Вельтмана о лете 1821 года: «На каждом шагу загорался разговор о делах греческих: участие было необыкновенное. Новости разносились, как электрическая искра, по всему греческому миру Кишинёва. Чалмы князей и кочулы (высокие шапки. – Г.И.) бояр разъезжали в венских колясках из дома в дом с письмами, полученными из-за границы. Можно было выдумать какую угодно нелепость о победах греков и пустить в ход; всему верили, всё служило пищей для толков и преувеличений. Одни радовались успехам греков, другие проклинали греков, нарушивших тучную жизнь бояр в княжествах. Молдаване вообще желали успеха туркам и порадовались от души, когда фанариотам резали головы, ибо в каждом видели будущих господарей своих».

Показательно, что Тудор Владимиреску, вставший во главе взбунтовавшихся крестьян Валахии, отказался поддержать этеристов Ипсиланти, к чему тот его призывал. Ответ же был таков: «Ваши враги – турки, а наши – греки-фанариоты, разница видна из ваших и моих прокламаций. Ваше поле в Греции – идите за Дунай, а наше дело спровадить греческих господарей туда же. Здесь им не место – довольно им собирать дижму (десятину. – Г.И.) с княжеств, пусть идут под ваши знамёна освобождать Грецию от ига и избавить нас от своего ига!» Отказ дорого стоил предводителю крестьян: он был казнён людьми Ипсиланти. Вельтман впоследствии напишет о нём повесть «Радой». Но и от Ипсиланти удача отвернулась. Он был пленён и оказался в заключении у австрийцев.

После поражения этеристов расправа турок с фанариотами была жестокой до чрезвычайности: митрополит Дионисий был повешен, казнён патриарх константинопольский Григорий V, осквернены православные святыни, обезглавлены драгоманы (переводчики и дипломаты в ранге заместителей министра иностранных дел) Константин и Николай Мурузи из древнего греческого рода. «Пленные жёны и дети греков продаваемы были на всех торжищах обомлевшего Востока подобно тому, как продаётся скот» (Р.Гордин). Неудивительно, что в эти дни сотни бояр, духовных особ и купцов с семьями и имуществом бежали из княжеств Молдавия и Валахия в Бессарабию, спасаясь от мести турок. Их принимали и в Кишинёве. Подчас снимались в одночасье целыми селениями, скрывались в плавнях, а потом на каруцах (повозках), найдя брод, переправлялись через Прут. Наместник Инзов пишет в Одессу графу Ланжерону 5 мая 1821 года: «Кишинёв наполнен выходцами из Молдавии и Валахии. Население всей Бессарабии по крайней мере удвоилось». В одном из донесений бригадному генералу Павлу Сергеевичу Пущину с Колибашского кордона значилось: «Прибыло 400 каруц с беженцами-молдаванами со стороны Галаца». В Галаце турки вырезали 1000 жителей. Кордонную дивизию приходилось держать в постоянном напряжении. Знакомясь с этими фактами, не знаешь, как относиться к утверждениям Вельтмана о том, что молдаване желали успеха туркам. Однозначного ответа быть не может: часть боярства Молдавского княжества была настроена прорусски, другая – протурецки, а порядки при господарях-фанариотах «достали», видимо, всех.

Среди беженцев оказалась молодая гречанка Калипсо Полихрони. Пушкина одно время часто замечали прогуливающимся в городском саду в её обществе. «Ты рождена воспламенять воображение поэтов», – эти строки обращены к ней. Слух о её романе с лордом Байроном придавал ей особый ореол в глазах Пушкина, ведь он в эту пору был «болен Байроном». Через неё он как бы становился ближе к своему кумиру.

Его можно было часто встретить в доме немолодой уже Смаранды Богдан. В 1810 году она возглавила торжественную встречу Кутузова в Яссах. Дама не чуждалась политики, побывала в качестве гостьи на Венском конгрессе. В Кишинёве она устраивала приёмы трижды в неделю, они славились карточной игрой. Пушкин, любивший игру, адресуется к Смаранде в шутливом стихотворении «Кишинёвские дамы»:

В этот дом его влекло и присутствие замужней дочери Смаранды – Маргиолицы Бальш. Влюблённость продлилась недолго, ибо на одном из званых вечеров появилась «Альбрехтша», как называл её Липранди, она была и красивее, и выглядела европеянкой. Но главное – она была дамой «с прошлым». Пушкина это привлекло не в последнюю очередь.

Выданная 16-ти лет замуж за знатного и богатого боярина Константина Канта, Екатерина Григорьевна через несколько лет наблюдала из кареты (почти как Матильда де ла Моль у Стендаля) казнь своего мужа. Во время русско-турецкой войны 1806–1812 годов Кант был уличён в связях с известным молдавским гайдуком Бужором (тот станет героем фольклора). Схваченные русскими казаками, оба были казнены. Через год на юной вдове женился интендант А.Н.Бологовский. Она его дико ревновала, но сама вела себя свободно. В Варшаве (новое место службы мужа) в неё влюбился генерал Альбрехт и отбил у Бологовского. Но и этот брак расстроился из-за её ревности. Екатерина уехала к родным в Яссы, откуда бежала в Кишинёв. «Пылкие страсти» и её «историческое прошлое» (сработал образ легендарного гайдука) соблазнили молодого поэта.

Не простив измены, Маргиолица прилюдно 8 марта 1822 года в доме матери стала подкалывать поэта, «орогаченный» муж поддержал жену, назвал его «ссылочным». В ответ на оскорбление Пушкин схватил подсвечник и замахнулся, намереваясь ударить обидчика. Князь Долгоруков, хотя и не был свидетелем, со слов очевидцев рисует ужаснейшую сцену: «Бальш кричал, содомил, старуха Богдан упала в обморок, с беременной вице-губернаторшей приключилась истерика, прибежал врач <…> генерал Пущин, схватив Пушкина, увёз с собою». На квартире у Пущина В.П.Горчаков видел виновника скандала, «бледного как полотно и улыбающегося». Но этим дело не кончилось.

Инзов, которому доложили, велел помирить противников. Наутро их свели в доме вице-губернатора, титулярного советника Матвея Егоровича Крупенского. Тудор Бальш начал было просить прощения, но Пушкин выхватил пистолет и дал ему пощёчину. После этого «Инзушко» в очередной раз посадил ослушника под арест. А Бальш подал жалобу Инзову, называя своего противника «убийцей» и требуя соответствующего наказания. Сцену примирения описывает инспектор Кишинёвской семинарии Иван Халиппа в книжечке «Город Кишинёв времён жизни в нём Александра Сергеевича Пушкина», изданной в типографии Шлиомовича в 1898 году. Мне удалось найти её в отделе редких книг Национальной библиотеки Кишинёва. Интересно, что в 1938 году в Бухаресте в архивах семьи Бальш исследовательница Е.М.Двойченко-Маркова обнаружила черновик этой жалобы.