Однажды, когда я возвращался в клуб (музыкантов пансионатская дирекция приютила в зимнем клубе), дверь мне перегородила официантка Светка.

– Ну что, голубок, нацеловался?! – насмешливо спросила она.

Я сделал вид, будто не понял, что слова её обращены ко мне, и сделал попытку протиснуться.

– Я спрашиваю, нацеловался или нет?! – и Светка, с медицинской бесцеремонностью, перегородила ногой дверной проём.

Женская нижняя конечность, как и надлежит женской нижней конечности, была совершенно голой, тёплой и вдохновляющей, рука моя соскользнула вниз – туда, куда и должна была соскользнуть, пальцы приникли, прилипли, прикипели к тому, о чём у Жени я не смел и мечтать…

– Вот ключ от гладильни. Закроешься, и чтоб ни одна душа… А я приду. Вопросы будут? – обжёг мне губы шёпот синеглазой.

В верхнем этаже Харьковского института коммунального строительства помещалась сводная аудитория, представляющая собой амфитеатр. Лекции по научному коммунизму превращали её в театр военных действий.

Наступление на антикоммунизм велось силами одного отставного майора (в прошлом – политрука, а ныне профессора, заведующего кафедрой общественных наук ХИИКС’а) Ивана Андриановича Антюкова.

Профессор был кряжистым мужичком с короткой стрижкой и военной выправкой.

В аудиторию набивалось шесть групп вечерников.

Лекции по научному коммунизму начинались с переклички. Услышав свою фамилию, студент обязан был встать и доложить: «Я».

Не «есть». Не «здесь». А именно – «я».

В случае отсутствия вызываемого – профессор залеплял ему «Н» в журнал посещаемости.

По каждому факту своего «небытия» вечерник обязан был представить справку от врача или командировочное удостоверение.

Студент-производственник, превысивший «квоту прогулов», лишался оплачиваемого отпуска на сессию.

Тут надо сказать, что никто из преподавателей, кроме Антюкова, унизительной этой процедурой не занимался. Следить за посещаемостью доверялось старостам групп.

Да и сам Антюков, в общем-то, не хотел тратить драгоценное время на подобную ерунду.

Проверка списочного состава (в армии это называется «расход людей») занимала у профессора считанные секунды.

Иван Андрианович выкликал ровно семь фамилий. Каждый раз это были:

1. Зильберштейн

2. Фельдман

3. Вайнблат

4. Иоффе

5. Блинкина

6. Капелюшник

7. Казачинер

Убедившись в том, что вышеперечисленные персонажи присутствуют (или зарегистрировав их отсутствие), профессор приступал к изложению материала.

«Тема сегодняшней лекции, – говорил он, не торопясь и давая возможность записывать, – это создание материально-технической базы коммунизьма (“коммунизм” и прочие “измы” Антюков произносил с застарелым хрущёвским “изьканьем”).

Материально-техническая база коммунизьма, товарищи, ведущая нас к изобилию, уже создаётся советским народом – наперекор сотням вражеских “голосов”, вещающих на СССР. На строительство и содержание этих радиостанций, товарищи, американский империализьм и израильский сионизьм тратят миллиарды долларов.

Волюнтарист Хрущёв, товарищи, не проявил должного научного подхода. Вместо научного подхода, товарищи, Хрущёв проявил волюнтаризьм. Хрущёв пообещал нам коммунизьм к 1980 году. Это была ошибка, товарищи. Верней, не совсем ошибка, потому что помешала война. Одурманенные геббельсовской пропагандой немецко-фашистские полчища, товарищи, разрушили наши города и сёла, заводы и фабрики, нанесли невосполнимый ущерб советской экономике.

Материально-техническая база коммунизьма, товарищи, предполагает расширенное воспроизводство продуктов питания и товаров первой необходимости, она предполагает исчезновение понятия “дефицит”.

Приведу простой пример. Сразу после войны хлеб, масло и мыло выдавали, товарищи, по карточкам. Сейчас о карточной системе уже забыли. Я хочу хлеба, – я иду в магазин и покупаю себе булку хлеба. Хочу масла, – покупаю себе пачку масла. А если я захочу приобрести мыло, товарищи, то я пойду в хозмаг и куплю себе кусок мыла. Без очередей и без переплаты всяческим Израилям Рафаиловичам, Абрамам Залмановичам и Рахилям Соломоновнам. Но у нас пока – дефицит шерстяных кофточек. И если моей жене, товарищи, нужна кофточка, то я иду не в магазин, а иду на базу – через чёрный ход, даю Ицику Менделевичу десять рублей сверху, и он за это выделяет мне кофточку. Пока мы не добьёмся существенного роста производительности труда, не овладеем новейшими технологиями, пока у нас в дефиците кофточки, и пока среди нас крутятся все эти Янкели Лазаревичи и Цили Соломоновны, мы не построим материально-технической базы, и не видать нам коммунизьма, как сами понимаете чего. Скажу, товарищи, больше. Залманы Менделевичи прочно обосновались на всех уровнях управления страной и народным хозяйством. Особенно много их в науке и технике, литературе и искусстве, медицине и народном образовании. Мы не увидим ни одного из них у станка, за штурвалом комбайна или в забое. Они устраиваются так, что всю тяжёлую работу за них делает русский Иван, товарищи. Они кичатся званиями, постами. Но кто, – скажите, – из великих учёных был еврей? Ломоносов? Менделеев? Лобачевский? Бехтерев? Нет, товарищи. Евреями они не были. Ах, они – изобретатели?! Рационализаторы?! Тогда ответьте: Туполев – еврей? Антонов – еврей? Опять-таки – нет. Мне могут сказать, что в авиастроение их не пускают. Придерживают, так сказать, за их обрезанные штаны. Зато в школе они, мол, учатся лучше других.

Товарищи! Не нужно путать божий дар с яичницей. Что такое божий дар, товарищи? Божий дар, товарищи, это божий дар. А яичница, товарищи, это яичница. Что мы имеем в сионистской семье, товарищи? В сионистской семье мы имеем папу – завмага. Или папу-зубника, который рвёт нам зубы за наши же взятки. Или адвоката, который на суде будет защищать того же завмага и того же зубника. И неработающую фифочку-маму, которая сидит дома и занимается только ребёнком. Хочешь, Абрамчик, курочку, – пожалуйста, тебе курочка! Хочешь яички, – пожалуйста, яички! Хочешь икру красную – пожалуйста! Чёрную – пожалуйста! Мамаша бегает за сыночком, за мамашей бегает молодой Хаймович с мясокомбината, приносит ворованную вырезку, балыки… На таком питании, товарищи, у любого недоумка заработают мозги.