Шрифт:
…В купе со мной ехали молодожёны – Люся Борисовна и Пётр Тимофеевич. Оба не первой молодости.
Получив постельное бельё, молодожёны сразу начали играть в «балду».
Игра, в принципе, несложная. Чтобы ты, читатель, понял, в чём суть, давай попробуем разок сразиться.
Ты и я будем называть по одной букве, и, на ком кончится слово, – тот проиграл.
Итак, я начинаю – «з». Твоя очередь. Допустим, ты говоришь «и».
Понятно. А теперь скажи, куда ты её пристраиваешь. Спереди? Или сзади?
Ах, спереди?! Значит, получилось «из».
Существительного такого нет, на тебе слово не закончилось. Наступает очередь моя. Я на некоторое время задумываюсь и, перебрав какое-то количество вариантов (ИЗмена, ИЗнанка, ИЗобличение, вИЗг, мИЗансцена, ИЗгнание, эгоцентрИЗм), добавляю в конец букву «ю». Итак: «изю».
Ай да автор, ай да сукин сын!
Изящно, непотопляемо!
Ни во что, кроме «изюма», ты этого «изю» не превратишь.
«Изюм», естественно, оканчивается на тебе, поэтому ты проиграл.
Нет?!
Не проиграл?
Ты говоришь не «м»? Ты говоришь «б»?!
Ну, б… Извини, но тогда получится не «изюм», а «изюб».
А на «изюб» – слов нет. Ты таки проиграл!
Ах, есть?! «Изюбрь»? Это что ещё такое? Олень?.. Тогда на твоё «изюб» я отвечу: «Изюбрь». И тебе останется лишь поставить мягкий знак в конце слова.
Как это «нет»?
Проиграл я?!
Потому что говорил, что слов с «изюб» не существует?
Не будь мелочным, мыслитель! Неважно, кто выиграл. Важно, что ты «въехал».
Люся Борисовна и Пётр Тимофеевич сидели бок о бок на нижней полке и под стук колёс, глядя друг другу в глаза, шептали:
– С…
– Ст…
– Стр…
– Остр…
– Остра…
– Достра…
– Адостра…
– Адострас…
– Адостраст…
– Адострасти…
– Адострастие…
– Ладострастие…
– Сладострастие!
Всё отдам!..
Иногда эти голубки делали вид, будто забывают о моём присутствии. Я пулей выскакивал из купе. Некоторое время спустя Люся приходила за мной в тамбур и, как ни в чём не бывало, интересовалась, «куда это вы пропали, мы уже начали волноваться…». Я докуривал очередную сигарету и возвращался. Они угощали меня пепси-колой, которой везли целых два ящика (достать пепси в Харькове было невозможно, а в Туапсе её было навалом), и грецкими орехами. Угощали – то ли в знак благодарности, то ли в качестве компенсации за причиняемые неудобства.
Поезд наш был не скорый и останавливался у каждого столба. На какой-то станции (кажется, Лабинск) кривенькая бабулька торговала отварной картошкой – парующей, крупной, рассыпчатой. На обрывок газеты, из ведра, она выкладывала пять-шесть белоснежных картошин, добавляла кусочек масла и мокрый солёный огурец. Бабуля сеяла «разумное, доброе, вечное». На картошке отпечатывался газетный текст. Перед съедением каждую картошину можно было прочитать. Удовольствие стоило рупь.
Мне достался кусок газеты со статьёй «Из зала суда». В нём рассказывалось об акушере Краснодарского роддома № 2, который промышлял криминальными абортами. Фамилия акушера была – Вытягайло. Я показал этот «шедевр» попутчикам. Посмеялись. Разговорились.
Оказалось, они ездили не в отпуск, а в командировку. Оба трудились в Харпромбуме. И в Туапсе утрясали какой-то вопрос с субподрядной организацией.
Умеют же люди устраиваться, подумал, грешным делом, я.
Море, солнце, проезд, гостиница – всё за казённый счёт.
Хотя сам я, если честно, уже не помню, когда отдыхал за свои. Но обо мне потом. Не для того завладел я твоим вниманием, читатель, чтобы втюхивать майсы про свои отпуска. Я врулю тебе это чуть позже, через десяток-другой страниц.
В Туапсе на вокзале, когда я садился в вагон, чета была уже в купе. С двумя ящиками пепси и двумя чемоданами.
Дама поинтересовалась:
– Докуда вы?
– До Харькова, – сказал я.
– До Южного вокзала? – улыбнувшись, уточнила она.
Я ответил, что выйду остановкой раньше – на станции «Новосёлова».
Пока Люся Борисовна выуживала из меня информацию, Пётр Тимофеевич стоял рядом и – с участливой миной, украдкой – гладил её по попе.
В ту пору, с пригорка моих тридцати двух, прикольно было глазеть на этих почтенного возраста молодожёнов, на их озорные глаза и потные лбы, обрамлённые выцветшими кудрями.
В Харьков мы должны были прибыть утром. Ночью я проснулся от рывка – такого резкого, что чуть было не свалился на пол. Раздвижная дверь была приоткрыта. Пыльный, тусклый свет по крупицам проникал внутрь купе. Молодожёны спали лицом к лицу на нижней полке, одеяло валялось на полу.
Не морщься, не отводи глаз, читатель! Автор не опустится до описания её кудреватого живота, испещрённого глубокими складками. Поэтому скажу, что Люся Борисовна спала… ну, например, в платье. А Пётр Тимофеевич – в пижаме.