Яшка перестаёт втягивать в себя горячий чай, заводит глаза к потолку. Это он так думает. В глазах что-то мелькает. Мощную видеонаблюдательную систему изобретает? Оказалось, нет.

— А как всё это будет устроено?

— С самолёта передают данные, диспетчер внизу распределяет цели, местные корректировщики по координатам дают прицельные установки артиллеристам.

— Цепь прохождения информации удлиняется. С самолёта — диспетчеру, первый шаг, — загибает палец парень. — От диспетчера… нет, сначала диспетчер обрабатывает полученные сведения. Определяет, для какой батареи эта цель. Это второй шаг. Затем передаёт координаты на батарею. Третий шаг. Штатный корректировщик по координатам вычисляет установки для пушек. Четвёртый шаг. И пятый — даёт эти установки орудийным расчётам…

Внимательно слушаю. Вроде всё правильно.

— А ты в один заход всё делаешь… — немного раздумываю и нахожу свои доводы. — Таких, как ты, один ты. Больше нет…

— Борис, — тут же находится Яков.

— Ну, да… только он на пике всего три однотипные батареи держал, а ты — семь-восемь разного типа. Ну, хорошо. Можно и пять корректировщиков взять на борт. Места хватит.

— Места хватит, — продолжаю мысль. — Можно даже не особо обученных. У каждого — карта с кругами обозначающие зоны действия подконтрольных батарей. Двух-трёх. Как только цель оказывается в зоне действия «его» батарей, передаёт координаты тамошнему корректировщику…

— Тогда на борт можно простых наблюдателей или даже одного, — подхватывает Яков. — Распределить цели любой сможет. Тогда цепь прохождения сигнала состоит всего из двух звеньев, наблюдатель — корректировщик. Из трёх, если командира батареи учесть.

— Вот тебе и задача вырисовывается, — мы начинаем прибирать опустошённую посуду со стола. — Если найдёшь таких же умников, как ты или Борис, будет старая схема. Если нет, учишь штатных наземных корректировщиков, а на борту только наблюдатели.

— Яволь, герр генерал, — соглашается Яков, заодно напоминая мне, что знание языка надо постоянно освежать.

20 октября, понедельник, время 08:05.

Минск, штаб Западного фронта.

Только что с улицы зашёл, но всё равно машинально кидаю взор на окно. Как там? Нелётная погода сегодня или возможна угроза с воздуха? Сегодня опять нелётная, вроде опять дождь собирается, так что можно не напрягаться и отдохнуть душой.

Мы перешли почти на довоенный режим, но заседаем на первом этаже, чтобы если что, то сразу в подвал. Минск снова стал центром шахматной, то есть, штабной мысли. В Барановичах остались кадровики, архив, трибунал и главный штаб авиации. Местный филиал кадрового отдела занимается только старшими командирами и генералами.

— Все здесь? — начальственно обвожу взглядом свой генералитет. Всех, конечно, нет. Копец возится со своими авиаторами в учебном центре, Цанава наводит порядок в Каунасе, Михайлин прочно засел в Гомеле.

Бывший начальник всея УРов Михайлин Иван Прокофьевич с головой погрузился в дела своего нового управления по вооружениям. УРы, кстати, сработали слабо. Как я и думал. Столько сил и средств ушло, а результат так себе. Немцы, как только наталкиваются на них, незатейливо их обходят. Если нет такой возможности, взламывают линию в одном месте, после чего сыпется вся линия обороны. Твёрдая скорлупка с мягкой и вкусной сердцевинкой.

Михайлин не зря ест свой генеральский хлеб. Доводит до ума поставляемую бронетехнику. Заметно снижен уровень шума двигателя. Что для этого сделано — не вникал. Сейчас по танковым войскам ездит пара бригад, модернизирует движки.

Шум не только демаскирует, но ещё сильно затрудняет коммуникацию между членами экипажа и с командиром подразделения по радиосвязи. Услышать команду могут, — танковые командиры взяли себе моду ездить на трофейных Т-IV, T-III, и даже T-II. Комфорт и удобства — не последнее дело в бою.

Сейчас совместно со специалистами с нижнетагильского завода заканчивают решать проблему вентиляции. Иначе стрельба даже при открытом люке, что в бою чревато, представляет огромную проблему.

Мельком вспоминаю, что решают её довольно остроумно. В крышу башни врезают лючок для вентиляции, как раз над наводчиком и заряжающим. По правому борту из двигателя выводят всасывающую трубку. Михайлин утверждает, что во время работы двигателя включается довольно сильная вентиляция башенного пространства. Кажется, они там подвели эту трубку из выхлопной трубы. При выбросе отработанных газов через трубку втягивается и пороховой дым из пушки. Иван Прокофьевич говорит, что запах всё равно сильный, но жить можно. Думаю, кардинально надо вопрос решать: ставить пушку с закрытым затвором. Но там ещё выброс гильзы надо предусмотреть.

Можно попробовать организовать слегка повышенное давление воздуха внутри танка. Тогда при открытии затвора для закладки следующего снаряда пороховые газы будут выдуваться через ствол. Тут же встаёт проблема герметизации, с которой в Т-34 не ах.

Мои идеи Михайлин внимательно выслушал, — ну, я ж начальник, попробуй не прояви внимание, — а как он с заводскими будет решать эту проблему, мне начхать. Лишь бы эффективно решил.

Есть под его руководством специализированные команды техников. Как стаи стервятников, — наших советских краснозвёздных и хозяйственных стервятников, — обдирают подбитую немецкую технику всех видов до последней нитки, то есть, гайки. Снимают прицелы и любую оптику, демонтируют двигатели и вооружение, прибирают к рукам инструменты и запчасти, выдирают сиденья, снимают радиостанции. Ободранное тоже не оставляют. Разделывают, как туши КРС, на части и утаскивают в жаркие плавильные печи. Стране (и моему фронту) нужен металл.