Начинался слабый рассвет. Было тихо. Контуры корпусов санатория постепенно вырисовывались из темноты. Из окна на третьем этаже заброшенной гостиницы было видно, как светлеет покрытое низкими облаками небо.

Пустыми стояли вымершие здания. Рассвет медленно отделял их от тьмы, можно было различить проходы между корпусами. Во дворе смутно проглядывалось очертание белого от снега фонтана.

Обычный рассвет. И в тоже время самый главный, потому что последний.

По двору, рассыпавшись, двигались немцы. Они шли осторожно, без звука, без команд. Овчарки на натянутых поводках рвались вперед. Немцы без суеты окружали здание гостиницы. Рота СС, — молодые солдаты, все в новеньких касках и шинелях, с ранцами за плечами, с автоматами. Их было так много, что от безысходности хотелось завыть.

— Идут? — одними губами спросил Андрей Звягинцев.

— Идут, — сдержанно произнес Саша.

Эта ночь оказалась самой длинной в их жизни. Операция по их задержанию оказалась слишком масштабной. Над территорией санатория постоянно висели осветительные ракеты. Немцы нашли их по следам от броневика, вцепились мертвой хваткой и уже не отпускали. Территория санатория была оцеплена в три ряда. В деревне немцы развернули походную кухню, привезли на грузовике для солдат горячий кофе в больших армейских термосах. Можно было отложить окончание операции до утра, но командир СС захотел, чтобы доклад о ликвидации беглецов поступил в штаб уже с утреней сводкой.

До самого рассвета из заброшенного санатория доносился треск автоматных очередей. Хлопали и зависали в черноте неба яркие осветительные ракеты. Жители окрестных деревень, откуда-то зная, что из лагеря сбежало всего четыре человека, прислушиваясь к звуками далекого возобновившегося боя, с какой-то смутной гордостью шептали себе, — «вот держатся-то». Но на самом деле никакого боя не было, патронов почти не было, пленные отстреливались лишь изредка, постоянно перебегая по длинным пустым темным коридорам, прятались, затем перебирали в другие здания, но их быстро находили по следам на снегу.

Немцы в темноте в корпуса предпочитали не заходить, били из автоматов по окнам. В одну из перебежек был убит полицай, пули попали ему в ногу и живот, согнувшись, он по инерции пробежал еще несколько шагов, а потом упал и больше не поднялся. Затем ранило Андрея. В темноте Саша сразу не смог определить, что с ним. Тащил за подмышки из комнаты в комнату. А как стало светать, увидел. Пуля прошла в спину и где-то застряла, выходного отверстия не было, лишь одна единственная маленькая прожженная дырочка в шинели, пропитанной густой липкой кровью.

Сейчас Андрей лежал на наметенном из окна снегу возле подоконника, голова облокотилась на стену, ноги раскинуты, глаза полуоткрыты, в глазах пустота и отрешенность. Зрачки неотступно передвигались за Сашей. Рассвет застал их на третьем этаже. Немцы загнали их в отдельно стоящее здание, окружили, перекрыли все выходы и теперь, спокойно, не торопясь, шли добивать.

Где-то на восходе вот-вот должно было показаться солнце.

— Идут…, да…? Что будешь делать…? — спросил Андрей, часто и тяжело дыша, облизывая языком побелевшие губы.

— Ты знаешь, — отозвался от окна Саша.

Эта ночь вымотала его без остатка, выпотрошила как курицу, забрала все всю силы и чувства, оставив внутри только пустоту и отрешенность, как в глазах Андрея. Все его действия были чисто механическими. Он отошел от окна на два шага, чтобы не было видно вспышки, поймал в прицеле винтовки одного из двигающихся немцев и нажал на курок, растрачивая один из двух оставшихся патронов. Ударил оглушительный выстрел, звеня в закрытом помещении.

Он попал. Немец, нелепо взмахнув одной рукой, словно поскользнувшись, упал на спину.

В следующий момент Саша лег на пол рядом с Андреем. Он воевал всего сутки, но опыта боя у него сейчас было не меньше, чем у многих фронтовиков.

Полетела в щепки оконная рама, посыпалась с потолка побелка. Ответные автоматные пули с глухим стуком били в окрашенные в зеленый цвет стены. Штукатурка летела брызгами и падала кусками на пол, скача, как живая.

— Гранатами…, до третьего этажа не достанут…, — прерывисто, экономя дыхания на слова, произнес Андрей. — Пойдут через лестницу…. Надо коридор держать….

— Нечем держать, — коротко ответил Саша. — Один патрон в винтовке, два в автомате.

— Слушай…. — заострившееся, бледное лицо Андрея находилось совсем рядом, зрачки впились в друга. — Уходи, а…. Брось меня.… Я умираю….

Андрей хотел последние минуты жизни побыть один. Уже потом, много-много раз отматывая в памяти эти секунды, Саша удивлялся себе, как спокойно и рассудочно он действовал дальше. Дождавшись, когда автоматный огонь немного стихнет, он взял Андрея под руки и ползком перетащил в маленькую подсобку в самом конце коридора. Местные разграбили санаторий еще в первые дни войны, но разный хлам остался, подсобка была забита старыми оконными рамами, какими-то дырявыми ведрами и мешками с ветошью. Пока тащил, Андрей все время задирал голову назад, пытаясь заглянуть другу в глаза. В подсобке уложил Андрея на пол. Положил рядом винтовку с последним патроном в затворнике, так, чтобы палец свободно нашел курок. Заложил его мешками с тряпками, а затем быстро снял с себя шинель и затер тянущуюся по коридору полосу крови. Андрея все равно найдут, но пару минут он ему подарил. Они не простились, не было времени. Все и так было понятно без слов. Главное было не попасться немцам живыми. А затем, ни секунды не колеблясь, сжав в руке автомат, Саша побежал по коридору и выпрыгнул в торцевое окно с третьего этажа.