Как ни уговаривал жену Васильев, Лида наотрез отказалась ехать в гостиницу одна. Два с половиной часа, пока муж со своим грузинским другом ползали по огромным аэропланам, замершим на краю ипподрома уже с заранее установленными местными механиками крыльями, она стояла поодаль, не решаясь подойти ближе двадцати шагов, словно опасаясь диковинных рукотворных птиц. Васильев и Кебурия проверили все растяжки, убедились в надёжном креплении лонжеронов, завели оба двигателя и даже прокатились несколько метров по полю, не поднимаясь в воздух.

– Ну, всё нормально, Александр Алексеевич! Значит, как договаривались. Завтра, – тут Кебурия протёр руки платком от машинного масла и достал из жилетного кармана часы, – То есть, конечно, уже сегодня, пробный полёт. В полдень лечу я и какой-то француз на таком же «Bleriot XI». А ты уже после обеда. Так что отдохни, к началу не торопись. Публика, если и появится, не раньше трёх. Авиационная неделя официально стартует только первого сентября.

– Приеду утром.

– Саша, – Виссарион снизил голос так, чтобы его слышал только Васильев, – Не обижай жену. Она тебя почти год ждала.

Васильев обернулся и посмотрел на Лиду, зябко ежившуюся от утренника.

– Уговорил. Но не геройствуй. Взлетаешь, поднимаешься на семьдесят метров, делаешь круг, потом до сотни, второй круг и сразу на посадку. Вечером все проверяем, что надо подтягиваем, а уже завтра показываем всю программу и катаем публику.

– Обещаю не геройствовать! – Кебурия в шутку по-военному отдал честь.

Тихо, чтобы не разбудить Лиду, Васильев прошёл в ванную комнату и только налил из кувшина воду в медный таз для умывания, как послышался настойчивый стук в дверь.

– Господин Васильев! Господин Васильев, проснитесь! Александр Алексеевич! Это Соколов Николай Фёдорович, член городской Думы и председатель общества воздухоплавателей. Собирайтесь скорее! Кебурия разбился. Аэроплан вдребезги, сам ранен.

Через несколько минут Васильев уже мчался по Плашкоутному мосту в экипаже Соколова.

– Вы только не волнуйтесь. Виссарион Савельевич жив. Мне самому сообщили четверть часа назад. Прибежал посыльный от Жукова, это редактор нашей газеты. Его репортёры дежурят на ипподроме с раннего утра. А Жуков тоже член городской Думы, я его когда-то с Горьким познакомил, так он теперь считает себя обязанным и мне первому доносят все новости.

– А как узнали, где я остановился?

– Обижаете Александр Алексеевич! Это вам не Франция, это Российская империя. Здесь порядок. Ну а если честно, управляющий гостиницы мой родственник. Он и сказал ещё третьего дня, что авиатор Васильев по телеграфу заказал у него двухкомнатный номер с удобствами.

– Благодарю вас, Николай Фёдорович! – Васильев крепко сжал руку Соколова, – Вы меня очень обязали.

– Не стоит благодарности. Вы выбрали себе героическую стезю. И мы все должны гордиться вами и в меру сил помогать. Механиков-то по просьбе Виссариона Савельевича это я нашёл. Наши инженеры из депо и члены общества воздухоплавателей аэропланы с платформы сняли, на ипподром доставили и по чертежам собрали. Кстати, мы с вами коллеги, у меня частная адвокатская практика. Вот, кстати, моя карточка с адресом и телефоном. Аппарат у меня дома.

Соколов только успел передать Васильеву визитку, как экипаж подъехал к воротам ипподрома. Навстречу уже бежали репортёры.

– Господин Васильев! Правда, что французские монопланы не такие надёжные как «Фарманы»?

– Господин Васильев! Уточкин уверяет, что будущее за бипланами. Повлияет ли сегодняшнее крушение на судьбу российского авиаторного спорта?

– Господин Васильев! Господин Васильев! Почему вы безответственно предлагаете всем желающим прокатиться? Вы готовы отвечать за чужую жизнь?

– Зачем вы летаете на непроверенной технике? Нам известно, что аэропланы прибыли в Нижний два дня назад, а вы только сегодня ночью. Вы не успели бы проверить аппараты перед полётом. Уточкин перед полётами свой «Фарман» проверяет три часа.

Васильев, уже было спустившийся на землю, вновь поднялся на ступеньку коляски и спокойным уверенным голосом произнёс:

– Господа! Неудачи при полётах случаются. В Париже господин Кебуров, летал хорошо. Мы вместе учились у Луи Блерио. Наши аэропланы таможенники задержали в Варшаве, но через двое суток, слава богу, отпустили. Здесь я и господин Кебуров осмотрели аппараты, поправили моторы. Мы не спали всю ночь и страшно устали. Возможно, авария связана с этим. Сегодня, господа, только проверочные полёты. Полёты для публики будут завтра. И вам обещаю, что я обязательно полечу и докажу, что русские авиаторы летают не хуже французов. Будущее за летным спортом, господа! Будущее за аэропланами. Как сказал наш немецкий коллега: «Небо одно на всех!» А теперь позвольте нам пройти.

Репортёры расступились, и Васильев с адвокатом Соколовым прошли на ипподром.

Ещё издали Васильев заметил уткнувшийся в траву «Bleriot» Кебурии. Оперение хвостовой части торчало почти вертикально вверх. Но двигатель не дымился, и это было хорошо.

– Не волнуйся, дорогой! Всё хорошо. Жив. И почти здоров.

Кебурия сидел на траве, прислонившись спиной к лонжерону крыла. Рука его была перебинтована в кисти и висела на груди. Всю левую часть лица украшал огромный синяк.

– Это я о рычаг при падении, – Виссарион заметил взгляд друга, – Да ничего страшного. Приезжал лекарь из госпиталя, осмотрел. Даже переломов нет. Ушибы, вывихи. Но кисть не сжимается. Очень сильный удар.