Всем известно, что вечером в четверг, 26 октября 1912 года, в четверть десятого, министр внутренних дел Великобритании исчез посреди речи, посвященной законопроекту о женском избирательном праве. Он боролся с аргументом, что женщины не должны голосовать, потому что они не умеют воевать.

– Грубая сила превратилась в ничтожную вещь, – сказал он. – Мы ведем войну с силами природы, а не со своими собственными; с великими невидимыми силами, которые нас окружают, и…

И тут он замолчал, словно погас свет. Любопытно, что носовой платок, лежавший на сиденье, тоже исчез, а шляпа осталась.

Последовавшая за этим паника была такой, какой еще не знала история. Один из членов парламента, более мужественный, чем остальные, поднялся и предложил объявить перерыв, но остальные бросились бежать из здания. Несколько человек погибли в давке, а два человека на галерее, как говорят, умерли от испуга.

Прогуливаясь рано утром по улице, я встретил незнакомца. Он остановил меня и заговорил так, как будто мы были старыми друзьями. Так было с людьми поначалу. Потом все стали подозревать всех и вся и держаться в стороне от остальных, кроме близких друзей. Этот человек сказал, что ликвидация министра внутренних дел была возмутительной и, вероятно, произошла по вине антисуфражистов, которые были в сговоре с представителями науки. Открытия, заявил он, зашли уже слишком далеко; будь его воля, он сжег бы все научные книги, а вместе с ними и ученых.

Я рассмеялся, когда рассказал об этом Харви, но он выглядел довольно серьезным.

– Это одна из опасностей, от которой мы должны защищаться, – сказал он. – Если мы не напугаем их хорошенько, они обязательно устроят что-нибудь в этом роде; и они могут обрушиться на нас! Нам надо действовать немедленно. Я говорю "нам". Полагаю, теперь вы знаете свою перспективу?

– Да, – сказал я.

Я уже почти решился сказать "нет", но я боялся Харви. Кроме того, дело было серьезное.

По его приказу я провел утро и день, делая псиграфии людей и мест, которые мы могли бы счесть необходимым "уничтожить". Я всегда думал о том, что мне придется вернуть их обратно. Если бы не это, я бы не стал этого делать.

Вечером мы подготовили к печати знаменитое письмо в "Таймс", "письмо аннигилятора", в котором сообщалось, что новая власть овладела миром и намерена управлять им, а те, кто не подчиняется ее указам или подстрекает к сопротивлению, будут смещены, как это произошло с министром внутренних дел.

Парламент заседал в обычном режиме, и обе палаты отложили все дела, чтобы обсудить методы борьбы с "новой силой". Было решено усилить лондонскую полицию солдатами, провести поквартирный обход и заставить каждого отчитываться о своей деятельности, а для расследования этого вопроса была назначена королевская комиссия.

Мы ожидали чего-то подобного, и Харви планировал прервать дебаты до принятия решения. Но нам и в голову не приходило, что парламент откажется от своих обычаев и не будет обсуждать предложения правительства, а также что они будут приняты практически без дискуссии. Поэтому против нас была организована война, пока пять членов кабинета – три члена парламента и два пэра – не исчезли из среды своих коллег.

Это привело к давке в палатах; но оставшиеся члены кабинета укрепились, переманив к себе полдюжины видных представителей оппозиции, и сразу же собрались в министерстве иностранных дел. По железной дороге были отправлены войска, расклеены объявления о том, что на следующий день начнутся обходы домов и что все лица, пользующиеся научными лабораториями, будут подвергнуты временному аресту, если на то не будет особого разрешения правительства.

Необходимо было как можно скорее получить информацию о предпринятых против нас действиях. Я смешался с толпой на Даунинг-стрит. Около восьми часов я увидел, как члены реорганизованного кабинета направились пешком к зданию парламента. Толпа приветствовала их, я поддержал ее и пошел следом. Вдали раздавались еще более громкие возгласы; люди, окружавшие меня, говорили, что они поддерживают некоторых храбрых членов парламента и пэров, которые идут на специальное заседание обеих палат, спешно созванное для принятия дальнейших мер по задержанию "тех ученых парней, которые это творят".

Я попытался повернуть назад, чтобы предупредить Харви, но на какое-то время оказался зажатым толпой на площади перед Вестминстерским аббатством, где проходило заседание. Выступала женщина – леди Констанс Харфорд, как мне сказали, невеста исчезнувшего министра внутренних дел; высокая, стройная, с бледным лицом, благовоспитанная женщина, одетая во все черное, с удивительно приятным, чистым голосом.

– Никогда не было такого времени, чтобы не было трудностей, – говорит она, – но больше всего страдала женщина. И мы хотим страдать вместе с нашими мужчинами! Мы хотим спасти тех, кто остается, отомстить за тех, кто пропал. Я клянусь, – она повернулась в мою сторону, и мне показалось, что ее лицо было лицом измученной святой, – я клянусь перед Богом, что желаю этого больше всего на свете. Я говорю это не только вам. Здесь есть те, кто передаст мои слова и разнесет их по всей земле. Что вы можете сделать для своих мужчин, для женщин Англии? Я скажу вам. Вы можете мысленно перечислить всех людей, которых вы знаете, и никого не забыть. Подумайте, есть ли среди них тот, чье занятие подозрительно; тот, кто исследует и экспериментирует; тот, у кого есть лаборатория; тот, у кого есть нечто похожее на такую лабораторию, если заглянуть в щель в двери. Тот, кто…

Давление толпы уносило меня прочь, и после этого я уже не мог уловить ее слов. Я медленно отступил от толпы, а потом и до меня дошло, что она сказала.

– Я боюсь этой женщины, – сказал я. – Она поднимет людей на поиски, и когда они найдут ваш аппарат…

– Не теряйте головы, – сказал он, – мы находимся от них в миле и даже больше, а толпа в несколько тысяч человек не может обыскать Лондон за одну ночь. Завтра вы должны получить ее психограмму, а леди Констанс Харфорд мы подвергнем "временным неудобствам".