Последние два дня в Иркутске получились продуктивными: я разрезал ленточку понтонного моста, проехался по нему первым и пообещал, что когда-нибудь понтоны заменит нормальная, железобетонная конструкция. Медицина тоже не осталась без внимания — выздоровление Андрея и гнойных больных из местных больниц в целом закончилось, и в газета появились соответствующие статьи. Производство «сибирия», равно как и масок, до моего отъезда наладить успели — масок пошили двадцать тысяч — я на такой объем и не рассчитывал — а остальное будет поступать в западные губернии по мере готовности. Целебного порошка со мною и всей шестеркой докторов поедет четыре килограмма, а остальное, опять же, будет поступать по мере готовности.

Титул князя для Второва обошелся мне дорого — Александр подмахнул, но с условием, что это первый и последний раз. В коллежские асессоры мне «возвышать» можно, но редко и за исключительные заслуги. Что ж, на такую жертву я пойти готов. «Кейс» с Александром Федоровичем, тем не менее, под «исключительные заслуги» подходит — прямо об этом в газетах не писалось, но у читателей все равно сложилось впечатление, будто это именно он, еще до моего прибытия, начал суетиться с масками и давать денег на работу над стрептоцидом. Буду лепить из Александра Федоровича образцово-показательный пример социально ответственного, гуманного и патриотичного купца — мне это понадобится для опосредованного давления на особо жадных его коллег. Будут завидовать, будут стараться ставить палки в колеса, но на то оно и княжеский титул — князю, пусть и не природному, мешать хочется уже не так сильно, как обычному, пусть и очень богатому, купцу. Александр это понял, но больше так делать нельзя — родовитые и бесполезные обижаются. Так же впредь мне надлежит поменьше трубить через СМИ, потому что царь может уже объявленную инициативу «зарубить» в чисто воспитательных целях — чтобы я не зарывался. Принял, учел, зарубил на носу.

Иркутск провожал меня толпами на улицах, которым совсем не мешал теплый летний дождик. Народ, даже наделенный высокими чинами, не стеснялся плакать — для многих из них проведенные неподалеку от цесаревича дни станут самыми яркими в жизни, и лично мне это приятно. Не прощаемся, господа — жизнь длинная, а мир лишь кажется таким большим — на самом деле он уготовил каждому из нас череду встреч и расставаний, часть которых можно с легкой душой приравнять к проведению и внести в собственную личность созидательные изменения.

Аккуратно закрепив церемонию прощания при помощи фотографий и трогательной главы в «летописи», мы со спутниками погрузились на пароход, и, жизнерадостно пуская дымы в темное от тучек небо, отправились дальше, не забывая махать руками оккупировавшим берега людям.

Письма — это такая штука, которую приходится ждать. Порой — неделями. Однако общаться всем хочется, а потому с какого-то момента возникает забавный эффект: письма приходят и уходят ежедневно, и из-за этого мне приходится держать специальную тетрадку с таблицей: каждое письмо порождает новую строку — дата, адресат, основные тезисы. Избалованному перманентным доступом к сети мне первое время это казалось жутко неудобным и раздражало, а теперь ничего — привык, и даже научился испытывать от эпистолярного жанра удовольствие.

По моим прогнозам, непрерывная «цепочка» с Маргаритой Прусской установится где-то в районе Урала, а пока до меня добралось ее письмо с реакцией на собачку — девушка, как и ожидалось, очень довольна, и даже приложила фотографию, где она держит пекинеса на ручках. Будущая жена выглядит гораздо лучше, чем на имевшихся у меня фотографиях — немцы заморочились со светом, ракурсом и догадались поменять прическу. Моя инициативность явно встретила понимание как минимум у части германского Двора, и это очень хорошо. Увы, это даже не треть дела — 99% проблемы составляет упертость Высочайших родителей. Ничего, сестренки-княжны уже начали потихоньку точить камень — таких союзниц недооценивать не стоит!

Написав ответ, я выбрал собственную карточку — из Иркутского Краеведческого музея (первого за Уралом, кстати), с бивнем мамонта в руках и широкой улыбкой. Сразу и удаль мужская — бивень визуально огромен, и интеллект — подписано, что музей — и красота. Музей, к сожалению, от пожара тоже пострадал, и много ценнейших для родной истории экспонатов мы утратили навсегда. Большое, кирпичное здание под него строить начали и без меня. Оставленный мною автограф поместили под стекло, поклявшись беречь любой ценой — для далекого Иркутска это вполне себе экспонат, который на долгой дистанции обретет историческую ценность. Рядом поместят образец маски и горсточку стрептоцида. Удостоился высокой чести и «первый исцеленный» — Андрей, на фотографии со мной, где он уже окреп и улыбается.

Вложив фото в конверт, оставил на горячем воске оттиск собственной печати и отправил в общий пакет, который Остап унесет на почту по прибытии в уездный город Канск.

Речной пароход этих лет — это тебе не броненосец, а компактное, безбожно тарахтящее и трясущееся деревянное устройство. Первую ночь я страдал, днем, в наземный переход, получилось подремать в карете, но дальше снова были пароход и страдание. Организм, впрочем, приспосабливается, и я отчасти сожалею, что сегодняшнюю ночь проведу в комфорте губернаторского дома.

Выбравшись на палубу, я помахал рукой жителям одной из местных деревень — пришли на цесаревича посмотреть, радуются. Понимаю Николая, царствие ему небесное — поездил по колониям, посмотрел на скудную жизнь тамошних народов, а потом — позднею весною — вернулся на Родину. Тепло, везде зелень, всюду нарядный и радостный народ. Ну как после такого «турне» будут восприниматься тревожные новости? Очевидно — как враки, преувеличение и проделки заграничных врагов. Это подкрепляется свитой придворных лизоблюдов, для которых лейтмотивом жизни является нежелание расстраивать Высочайшего начальника любой ценой. Информационный пузырь — вот как это в мои времена называлось. В эти времена проще — «царь хороший, бояре плохие». Позитивные моменты в отчетах усиливаются, проблемы замалчиваются или маскируются примитивными манипуляциями — например, страшное слово «голод» меняют на «недород». А если «недо-», значит что-то все-таки собрано. Здесь подтягиваем столетиями пестуемые мифы о пронырливости, прижимистости и стремлении прибедняться русских крестьян, и получается изрядная картина: «да нормально все, Твое Величество, просто ноют, а так-то могут перетерпеть „недород“».