— Брать надо, — кивнул Шольц.

— Надо, — вынужден был согласиться и Шириновский.

Остаток вечера они провели в молчании и пустопорожних разговорах, пока не стало ясно, что пиво всё уже выпито и пора бы расходиться, но в этот момент в пивной сад заявилась другая компания штурмовиков.

Неизвестно, целенаправленно ли они шли сюда или так получилось случайно, но с их появлением постоянные посетители стали быстро расплачиваться и поспешно покидать площадку. Коммунистов тоже оказалось намного больше, чем было с самого начала, и они не уходили, концентрируясь возле летней сцены.

Начались провокационные выкрики с обеих сторон. Шириновский уже расплатился за всё, в том числе и за разбитую Губертом кружку, и желал сейчас только одного — поскорее оказаться как можно дальше отсюда, как можно дальше… А страсти уже кипели от взаимных оскорблений. Наконец, противоборствующие стороны перешли к активным действиям. Началась драка.

— Вперёд, на помощь братьям! — внезапно крикнул Губерт и, подхватив табурет, бросился в бой. Шольц повторил его манёвр с табуретом и побежал следом. Шириновский заметался. Вскочив, он сначала собрался перелезть через забор и исчезнуть в наступивших сумерках, но его остановил голос Маричева:

— Куда?! Бежать нельзя! Не поймут! Убежишь, потом свои «тёмную» устроят. Давай вслед за ними.

— У меня голова, голова!

— Что голова?! Хватай табурет и бегай с ним, только в самую гущу не лезь. Кричать ты умеешь, вот и ори, можешь метнуть его в кого-то, но бежать не смей, только хуже будет. Вперёд!

Не став спорить Шириновский, подхватил свой табурет, и бросился вслед за остальными, крича ругательства и всякие односложные слова. Битва закипела. Уже никто не орал и не обзывался, а только ревел, работая кулаками, стульями или дубинками.

Взлетали и опадали вниз табуретки, ломались стулья, отдавая свои ножки рукам вандалов. Затем полученные таким путём импровизированные дубинки охаживали оппонентов по всем местам.

Вдребезги разбивались кружки, падая на головы, летели клочья пены из них, размазываясь по лицам и телам. Кричали разинутые рты, заглушая криком животный страх и провоцируя животную же ярость. Дико визжали женщины, разбегались в разные стороны непричастные к драке, и гроздями висели на деревьях неведомо откуда взявшиеся мальчишки, освистывая дерущихся.

Схватившись друг с другом, коричневые и серые бились на совесть, вымещая на врагах свою злобу и ярость. А вокруг них одобрительно вскрикивала толпа людей, подзуживая свою сторону и осыпая ругательствами противоположную.

Схватка длилась от силы полчаса, после чего послышались многочисленные свистки, завизжали тормоза полицейских грузовиков, и берлинская охранная полиция («шутцполицай») бросилась разнимать сражающихся, молотя без разбору дубинками и тех, и других.

Домой Шириновский добрался уже глубоко вечером, сев на трамвай за два квартала от места битвы. Сама битва запомнилась ему плохо. Мешанина рук и тел, фантасмагория звуков и запахов. Своим табуретом он скорее отталкивал, чем бил, постоянно увёртываясь от кулаков и дубинок атакующих его коммунистов и держась позади остальных.

Временами это не удавалось, и он поневоле оказывался в самой гуще схватки, замирая сердцем от ужаса и пытаясь вырваться из плотного окружения. Где-то в толпе затерялся и табурет, хорошо хоть ему удалось не попасться в руки полиции, а то бы ещё пришлось платить за порчу имущества пивного заведения.

В этот раз ему повезло, сказались старые навыки Маричева, да и сам он заранее предугадывал действия находящихся против него людей и успевал увёртываться.

Уже придя в свою комнату, он в тусклом свете электрической лампочки осмотрел себя, обнаружив на своём коричневом мундире пятна чужой крови, да многочисленные рваные дырки. Но в этот раз ему явно повезло или даже не повезло, а посчастливилось работать головой, а не руками. Умывшись и раздевшись, он, матерясь про себя по-русски, выключил свет и лёг спать, чувствуя, как ноют его руки и ноги, и трещит от пива голова. С тем и уснул, больше ни о чём не думая.

Наступившее утро принесло, помимо жуткого похмелья, страх разоблачения пассивного участия во вчерашней битве. А ещё мелькнула мысль, не потерял ли он деньги. Шириновский вскочил и, схватив лежащую на табурете форму, стал её лихорадочно щупать и, только найдя заныканные вчера десять марок, расплылся в довольной улыбке.

Всё-таки он смог удержаться и не потратить их, и даже не потерял. Нет, не забыл он ещё навыки советской экономии. Помнится, когда он был в Турции, приходилось экономить валюту. А ещё продавать водку и икру в рестораны или на рынок, а взамен покупать всякие костюмы фирмы «Адидас» и толкать их фарцовщикам. Кто носит фирму «Адидас», тот настоящий, гм, молодец.

Может быть, стоит податься в Турцию или во Францию? Он ведь прекрасно знает французский, а в Турции вообще жил и прекрасно ориентируется в местном менталитете, да и турецкий знает на уровне носителя. Пожалуй, надо будет задуматься об этом. Почему бы и нет? Деньжонок ещё надо подумать, как заработать. Во Франции, кстати, фашисты есть или нет? Кажется, были, хоть и по-другому назывались. Ну да фашисты, они и в Африке фашисты, об этом в его мире талдычат все кому не лень. Но всё равно, во Франции намного проще жить будет, чем в Германии. Ладно, это всё потом.