Последнее знакомство чуть не лишило меня возможности оставаться наедине с любимыми персонажами. Теперь просто не имею права бросать их вплоть до самой смерти, а потому обречен жить с ними в неразрывной связи. Иначе… Ответ прост — незамедлительное наказание. Какое? Об этом нужно поинтересоваться у них. Но вряд ли получу вразумительный ответ. Став их прародителем, уже не вправе менять судьбы своих героев. И еще. Уверен, им заранее известны все мои мысли, поскольку они живут всегда рядом, затаившись, подобно засушенные цветы меж книжных страниц.

Глянул с ненавистью на полку с книгами, где за разноцветными обложками тихонько замерли в ожидании, словно почуяв недоброе, рожденные в долгих муках многочисленные дети мои. Впрочем, а почему только мои? А как же незабвенная Фабула Фабуловна, когда-то проявившая интерес и долю снисхождения к безвестному литературному гастарбайтеру? Неужели ее лояльность к моей ставшей в определенных кругах известной персоне перешла в устойчивое безразличие? В чем провинился перед ней после долгих лет супружеской верности? Добропорядочные жены предъявляют хоть какие-то требования-претензии, прежде чем навсегда исчезнуть.

Как ни крути, а отпрыски у нас общие. Почему же вся ответственность за их дальнейшее существование плюхнулась лишь на мои плечи? А как же закон об охране материнских прав? Кроме прав есть еще и обязанности. В какой приют их сдать, чтоб не являлись по ночам, отпугивая редких посетителей моей холостяцкой квартирки? И где государственное пособие для отца-одиночки? Трудодни, скопившиеся на авторском счету не подлежат обмену ни на одну из валют мира. Какой толк от выставивших свои потертые корешки книг, если они давно прочитаны, а настырный читатель требует новые и только новые. Моя квартира заполнена всего лишь бумажным мусором, давно превратилась в лавку старьевщика, куда может заглянуть лишь очень большой любитель древностей. Все! Пора подводить итог затянувшегося многоактового действа без долгожданного хэппи-энда, общепринятого в подобных случаях. «Кина не будет — кинщик заболел!» — как говорили во времена моей далекой молодости. А точнее, он состарился и близок к уходу в мир иной, если уже не занес ногу над пропастью в вечность.

Вечность… Страшно оказаться в ее объятиях, но хорошо понимаешь, как она неизбежна. Но есть же, черт побери, способ балансирования на грани между бытием и проклятущей вечностью, которую мы боимся до онемения конечностей. За что? А если вдуматься, то даже приятно, подобно каменному командору шагнуть туда, где не нужно бороться за каждый кусок хлеба, каждый глоток воздуха и стакан родниковой воды. Там мы будем свободны хотя бы от этого. Но вряд ли кто знает способ, как вернуться оттуда обратно. Разве что шаманы, свободно посещающие Верхний и Нижний миры мертвых. Делают это они с помощью бубна, называя его то «конем», то «оленем». Он разгоняет их до скорости, близкой к световой, позволяя преодолевать космические расстояния. И время жизни шамана исчислялось не годами, а количеством бубнов, служивших ему. О шаманах говорят: «Он прожил два бубна…» Или семь бубнов… Но не более девяти. После этого магического числа силы шамана покидали. И что особенно интересно, шаман каким-то образом знает, когда именно он исчерпает свои силы.

Может быть, и число лет сочинителя следует исчислять по количеству написанных рукописей. Пока он работает, он живет, а потом… наступает забвение, и так ли важно, когда явится за ним старушка с косой. Последняя моя электронная героиня надорвала и испортила мой последний бубен, держа в руках который еще можно было иметь связь с иными мирами и вызывать оттуда новых героев, общаться с рожденными ранее.

Тут меня словно что-то подкинуло вверх и бросило к полкам с книгами. Схватил первую попавшуюся, попытался разорвать ее пополам. Не вышло. Корешок оказался сработан на славу. Тогда стал вырывать листы по нескольку штук, а то и по одному, швырять их в камин, растопленный этим вечером, пока в руке не осталась лишь обтянутая дерматином обложка. Бросил ее на пол и принялся за следующее свое детище.

Не знаю, сколько времени ушло у меня, чтоб разорвать в клочья собственное несостоявшееся собрание сочинений. Огонь быстро поглощал листы, пугливо сворачивающиеся в трубочки при его приближении, как древние свитки, и даже пытавшиеся откатиться от пламени. Но ничего не помогало, через несколько мгновений они приобретали сперва желтоватый оттенок, потом насыщенный белый цвет и, наконец, превращались в серую золу, рассыпались кучкой пепла. А я все продолжал исступленно свою кровавую работу, пока книжная полка окончательно не опустела. Только тогда заметил, как на стене мелькали чьи-то тени, устремляясь к потолку, натыкались на оконное стекло, будто бы стая невидимых птиц носилась по комнате в поисках выхода на свободу. Первоначально не понял, что бы это могло быть, а потом догадался: то мои герои, таящиеся прежде между страниц, спешили покинуть место казни, и от души расхохотался.

«Ага, наконец-то вы оставите меня в покое! У меня больше нет сил исполнять ваши прихоти и оставаться бесплодным евнухом при гареме! Вы лишили меня всего на свете, потому выметайтесь вон и летите куда желаете! Прочь! Прочь от меня!» — кричал им в приступе безумия.

Услышав за спиной скрип, схватил кочергу и резко повернулся назад, готовый отразить появление новых нежданных гостей. Но то, что увидел, чуть не лишило меня дара речи… Сами собой раскрылись створки окна, и в них просунулась наглая морда Лешиного мерина. Он хищно смотрел на меня, а потом вдруг спросил хриплым голосом своего хозяина: «Ты пересчитывал сегодня телушек? Сколько их? Не знаешь? Не хватает пяти штук… Зачем ты снял с них шкуры? Чтоб сделать обложки для своих ненужных никому книг?» — и вслед за тем последовал непередаваемый матерный оборот, отчего у меня окончательно помутилось в голове. Глянул в соседнее окно и явственно увидел головы тычущихся в стекло телушек, облизывающих его своими розовыми языками.

В это время возле стены раздался грохот чего-то тяжелого, испуганно шарахнулся в сторону и разглядел в полутьме, что на пол упал оставленный когда-то художницей-кришнаиткой этюдник. От падения он раскрылся, и из него выкатился лист ватмана с моим недописанным портретом. Осторожно поднял его и сунул в камин, где еще подрагивали язычки пламени. Не сразу, но и он занялся слабым огоньком, а потом вспыхнул, вспучился вверх и через мгновение обрушился вниз, увеличив тем самым кучку пепла, в которой находились годы моего труда и неисполненных ожиданий.