— Да ты расскажи, де, что за история на сей раз вышла, — попросил кто-то из парней, но ней дедок уперся, набычился и упорно крутил головой. — Все, горилка кончилась и рассказам моим конец. Хватит с вас.

— Так мы найдем, — кинулся из купе один из парней, — чтоб я да не нашел… — и он действительно вскоре вернулся с бутылкой, замотанной в старую газету — И далеко ходить не пришлось, у проводницы выторговал, гуляем!

— Ну, деваться некуда, коль слово дал, только много мне не наливайте, силы уже не те, — предупредил дед, пододвигая свою чарочку, а историю с каруселью, так и быть расскажу, может, вам молодым она на пользу пойдет.

Он как-то неохотно пригубил налитую ему порцию, похрустел огурчиком и без всякого перехода начал:

— Вот скажите, кто всякие игры да веселухи придумал? Ну, никак же не Господь Бог. Скажете — человек?! Может, и так оно. Но ведь кто-то подсказал ему, как то да это соорудить да запустить. Возьми тот же самолет, вроде для дела собран, а сколько человеческих жизней через то бьется, не счесть. Была ране лошадка, запряг да и езжай куды тебе требуется. Устал, отдохни. Куда спешить? Разве что на тот свет, так туда завсегда успеешь. Вот и развлекушки разные для искушения людского образовались. Одно дело качели, ежели с умом, то никакого тебе вреда не будет. А вот без удержу всякого, оно и выйдет, как у меня на тот раз, о котором уже вам сказывал.

Мы заметили, что деда от выпитого повело куда-то на философские рассуждения, и попробовали напомнить ему что он обещал рассказать, что за случай произошел у него с каруселями. Он сделал вид, что обиделся, но глаза его под густыми поседевшими бровями озорно блеснули, и он хитро погрозил нам пальцем:

— Вы, сынки, наперед кобылы в оглобли не встревайте, будет вам и про карусели. Историйка простенькая и опять же по моей дурости вышла. Меня после фронту взяли счетоводом в одну контору. На счетах, значит, щелкать. Там две руки ни к чему. И так у меня энто дело здоровски получалось, что не знал, куда от разных грамоток и вымпелов деваться. Одно слово, уважаемый человек. Даже начальство передо мной издали шапки сымало: «Здрасте, Петр Иванович». Я, однако, и не сказал, что Петром меня кличут. Вот… А баба моя, да вы ее видели, как она меня провожала, все искала себе работу полегче. Она вышить или скроить что себе ли, знакомым кому большая любительница и, как минута свободная выдастся, сразу тряпочки свои в руки и все, затихла. И мне этак-то спокойней. А робить где-то все одно надо, вот ей и присоветовали идти билетершей в городской сад. Его только летом открывают, а зимой занимайся чем хочешь. Она и рада. А билеты проверять на эти самые карусели, по мне, так даже не работа, а обычное баловство. Но чего ей скажешь, коль так решила…

Дед опять помолчал, допил, остатки из своей фронтовой чарочки, облизал губы, не закусывая, и, словно решился на что-то важное, махнул единственной рукой и продолжил рассказ дальше:

— Что мне в ее службе нравилось, так это то, что всегда все новости первой узнавала. И перед людьми на виду. И я пристрастился в парк тот хаживать. Как работу свою на счетах щелкать закончу, все бумажки заполню, сложу стопочкой и на выход. Домой загляну, детей-то у нас не случилось, она тоже фронтовичка, сорвала себе нутро, раненых поднимая, но живем до сих пор ладно, дай бог каждому. Дома, значит, перекушу чего и айда в парк. Пройдусь туда-сюда, с друзьями-знакомыми словечком перемолвлюсь и к ней, на карусели. Сижу на лавочке, поджидаю, когда звоночек брякнет и по репродуктору объявление скажут, мол, парк наш до завтра закрывается. Выключим агрегат, на замочек входные дверцы закроем и чинно-важно под ручку домой вместе шествуем. Не жизнь, а благодать Божья. До того мне это нравилось: вечерком не спеша домой возвращаться, все дела переделав, представить себе не можете.

Но вот как-то у главного бухгалтера на службе нашей какой-то юбилей случился. Само собой, стол накрыли, все вокруг него уселись, стали тосты сказывать. А ведь только обычай какой, ежели за здоровье именинника не выпил — негоже. Пей до дна. А там второй тост, за ним третий. Я глядь на часы, а Шурочке мой, жену мою так кличут, вот-вот закрываться пора, будет меня ждать, куды подевался, что приключилось. Ну, я извинился и бегом в парк. Как раз успел, когда карусели последний круг сделали, народ вниз сошел и к выходу потянулся. Мы с ней вдвоем остались. И дернула же меня нелегкая предложить ей такое…

Дед опять остановился, мы думали, что он ждет очередной порции, но он наотрез отказался:

— Нет, свое выпил. Хватит. Я вот думаю, как мне такая дурная мысль на ум пришла. Это же каким дураком надо быть…

— Да что за мысль? — кинулись мы расспрашивать. — Что случилось? Мы же не знаем, что дальше было?

— Да ничего особенного, — спокойно ответил дед, — предложил я своей бабе на карусельке той прокатиться. А то, говорю, сколько лет ее сторожишь, а сама ни разочку и не попробовала. Садись давай, а я рубильник включу.

Она ни в какую. Боюсь одна и все тут. Я ее уговаривать и так и сяк, не соглашается. А потом и заявляет:

— Вот если с тобой вместе, тогда другое дело…

Я и согласился, давай, за чем дело встало. Залазь вон на эту поросюшку, держись крепче, а я сзади на оленя с рогами взберусь. Все по ранжиру и будет…

— А рубильник кто включит? — она мне. — Машина сама ведь не тронется, крутиться не начнет.

— Да я успею. Включу, а пока она разгоняться станет, запрыгну на своего олешку позади тебя.

— Смотри не промахнись, — говорит.

— Не сумлевайся, я хоть с одной рукой, но прыгать не разучился.

— И что дальше-то было, — не выдержал кто-то из парней.

— А то и было. Включил я рубильник и, когда олешек мой мимо проплывал, хоп, и верхом на него.

— Кто же остановил вашу карусель? — уже едва сдерживаясь от смеха, продолжил выспрашивать все тот же парень, который, судя по всему, живо представлял себе все происходящее.

— Кто ж ее остановит, когда весь народ из парка по домам разошелся. Остались лишь мы горемычные крутиться на карусельке.