Снова настало лето, Сяо Пэн в зашитой Дохэ тельняшке катил из холостяцкого общежития на завод. На улицах снова появились собаки. Похоже, даже они унюхали, что нравы теперь стали мягче и их не пустят чуть что на собачатину в горшочке. Подъезжая к универмагу, Сяо Пэн услышал пение и стук барабанов. Пара десятков хуайбэйских [81] нищих собрались в труппу хуагу [82] и показывали представление. Черная собака с потрепанной соломенной шляпой в зубах то вставала перед публикой на задние лапы, то кланялась, припадая к земле. Денег в шляпе не было, зато там лежали соленые бататовые хлебцы, клубни батата и пампушки из смесовой муки. Шляпа наполнялась, тяжелела, но собака старательно тянула шею назад, чтобы подачки не упали на землю. Когда шляпа наполнилась, к псу подошла женщина и раздала хлебцы с пампушками дюжине ребятишек, которые ждали неподалеку. Собака смирно стояла рядом, впалый живот у нее ходил ходуном, язык вывалился наружу. Женщина вернула собаке пустую шляпу, и та вновь пошла перед публикой, то вставая на задние лапы, то кланяясь.

Какой-то мальчик из толпы крикнул:

— Дайте собаке поесть!

Сяо Пэн посмотрел туда, откуда кричали, оказалось, это Эрхай. Голова у мальчика была забинтована, на плече он держал железный обруч. Во время летних каникул с Эрхая не сходили синяки и ссадины. Рядом стоял Дахай, выше Эрхая на полголовы. Только бы не увидеть Дохэ, подумал Сяо Пэн.

Конечно же, он ее увидел. Эрхай выбежал в круг, где шло представление, взял из шляпы кусок батата и сунул его собаке. Из толпы показалась Дохэ и потянула Эрхая обратно. Собаку ничуть не тронула награда, которую ей предложили, она только дернула головой и дальше понесла свою службу. Тут подошел старичок из труппы и флейтой подал собаке знак. Та мигом встала на четыре лапы и опустила шляпу на землю. Старичок снова махнул ей флейтой, и она вдруг ринулась к Эрхаю — вскрикнув, Дохэ прижала мальчика к себе. Но собака повалилась на бок и кувыркнулась, выставив лапы вверх.

— Вот теперь собачку можно покормить, — сказал старик.

Эрхай положил батат на землю. Пес перевернулся, вскочил и в два укуса проглотил угощение.

— Эта собака продается? — спросил Эрхай.

— А она тебе по карману? — ответил старик.

Сяо Пэн заметил, что Дохэ изо всех сил тащит Эрхая обратно в толпу. Восьмилетний Эрхай был низкорослым мальчиком, но его тоненькие ножки, казалось, состоят из одних мышц. Этими крепкими ножками он уперся в землю, и Дохэ секунд десять боролась, чтобы сдвинуть его на шаг. Дахай стоял позади тети, надеясь, что никто не догадается, что они с Эрхаем — близнецы.

Сяо Пэн подошел к ним и, улыбаясь, сказал:

— Эрхай, хочешь себе эту собаку? Дядя Сяо Пэн тебе купит.

У Дохэ прядь волос выбилась из прически и упала на лицо, она сняла заколку, раскрыла ее зубами и снова заправила волосы за уши. Сяо Пэн смотрел на нее только краем глаза, но был уверен, что Дохэ делает это для него и потому ее движения так грациозны.

Не говоря ни слова, Эрхай вырвался от тети, взял Сяо Пэна за руку и повел к нищим, распевавшим песенки. Тут подоспел участковый, напустился на нищих: горазды же хуайбэйцы пакостить — три года природных бедствий [83] позади, а из Хуайбэя все шлют этих попрошаек вшей да блох разносить.

Нищие похватали узлы, детей, собак и с гомоном разошлись. Они давно привыкли к пряткам с участковым: стоит ему уйти, и бродяги вернутся на прежнее место. В городе было три одинаковых универмага нового типа, все три с кондиционерами, и для нищих крыльцо такого универмага было просто-напросто спасением от летней жары.

Дохэ поклонилась Сяо Пэну и спросила:

— С работы?

Все встречали друг друга такими приветствиями: «С работы?», «На работу?» Но в устах Дохэ оно звучало престранно. Да еще с таким поклоном в придачу — совсем чудно. Он тоже полушутя отвесил ей небольшой поклон:

— Вышли пройтись?

Дохэ указала пальцем на голову Эрхая, объясняя, зачем повела детей гулять: на перевязку ходили. Она слабо улыбалась, как улыбается мать, с нежностью и тревогой глядя на любимого сына. На ней была та же белая клетчатая рубашка, что и год назад, но теперь ткань еще больше износилась, и синие полосы совсем пропали. Если бы Дохэ не дорожила так чистотой, одежда носилась бы дольше. Сяо Пэн удивлялся: куда пропала его боль? Он чувствовал, как наполняется счастьем. Год ее не видел. Вот так постоять с ней рядом, перекинуться парой слов о пустяках, посмотреть представление, которое устроили нищие, — этого оказалось довольно, чтобы он развеселился.

У заднего входа в универмаг снова послышалась мелодия хуагу. Эрхай потянул Сяо Пэна за собой.

Подошли к нищим, Сяо Пэн вытащил из кармана пятнадцать юаней, которые все забывал отправить домой, жене с ребенком, и отыскал давешнего старика. Увидев деньги, старик оторвался от флейты:

— Думаешь, я отдам собаку за пятнадцать юаней?

— А сколько хочешь?

— Это не простая собака, а пес Эрлан-шэня [84] .

— Какая к черту разница, чей это пес, продаешь или нет? Ребенку захотелось собаку, если уступишь, денег на целый тюфяк из собачьей шкуры хватит.

— Эта собачка ценнее двух девиц, которые и петь умеют, и на барабане играть.

— Да кому нужны твои девицы?!

Дохэ взяла его за локоть и с силой потянула в сторону.

— На тюфяк из собачей шкуры пятнадцати юаней не хватит! — возразил старик.

Из другого кармана Сяо Пэн достал еще пять юаней. На талоны в этом месяце он потратил восемь юаней, эта пятерка — все, что осталось.

— Двадцать юаней? — старик скосил глаза на карман Сяо Пэна, надеясь, что оттуда можно выжать еще немного деньжат.