— Говорят, вомперу кровь нужна, чтобы поддерживать подобие жизни в неживом теле, — проговорил он неуверенно. Его несокрушимое убеждение в правоте составителей книг о чудовищах и монстрах начало давать трещины, как весенний лед. Того и гляди, на куски разлетится.

— А совокупления? — усмехнулась навья.

— Не знаю, честно, — признался рыцарь. — Может, просто, чтобы смущать и сбивать с пути истинного?

— С трудом верится.

— Тогда не знаю.

— Ладно, встречу вомпера, спрошу обязательно. — Она опять рассмеялась, запрокинув голову. Мелькнула и вновь скрылась под завесой локонов маленькая девичья грудь. — Но тебя я успокою, рыцарь Годимир. Я питаюсь. Но питаюсь чувствами. Вот так вот поддерживаю подобие жизни в неживом теле.

«Неживом? — подумал Годимир. — Многие живые панны полжизни отдали бы за такое тело. Почему я раньше не слышал о навьях? Или они только в Заречье встречаются? Или только у Запретных гор? Вот ведь наваждение… Так и тянет проверить — живая или вправду мертвец ходячий?»

— Как это — «чувствами»? — спросил он. Просто для того, чтобы что-нибудь спросить. Уж очень затягивалось молчание, очень красноречиво взгляд зеленокожей проникал под жак и рубаху.

— А очень просто. Человек боится — я чую. Напитываюсь, силу получаю. Он ненавидит, я тоже забираю. Во сне могу прийти. Ты меня дважды накормил. Хорошо. Ты — настоящий. Чувства сильные, без притворства… Спасибо.

— Да не за что, — растерялся Годимир. — Я и не думал…

— Ты не думал. Ты злился. На короля Желеслава. На себя. На весь мир. Мохнопятик почувствовал. Привел меня.

Рыцарь кивнул:

— Ясно. Так это вы шли за нами?

— Мохнопятик. Я пришла позже, к переправе.

— Ясно. А кто он, Мохнопятик этот?

— Зверь. Только смышленый очень. Их мало осталось. В горах и предгорьях.

— А где он сейчас? — неожиданно для себя Годимир заметил, что больше не держит меч острием вперед, а упер его в пол, играя пальцами на шарообразном навершии.

— Бродит. Вокруг городка… Как его?

— Ошмяны.

— Вокруг Ошмян. По лесу. Мы здесь редко бываем, вот он и рыщет. Вдруг волколака встретит?

— Волколака?

— Да. В этом королевстве еще встречаются. За Щарой их больше нет… — Навья оскалила зубы. — Не люблю волколаков.

— Что ты с ними делаешь?

— Не скажу! — Зеленокожая высунула язык, оскалилась. — Но какое-то время мне бывает не скучно.

Годимир помолчал, соглашаясь. Потом сказал:

— Я убивал волколаков.

Навья села на сундуке, свесив ноги. Оперлась локтями о колени. Проговорила:

— Я слышала твой рассказ.

— Весь?! — задохнулся Годимир.

— Почти. Я висела за окном на плюще. Пить чувства твоего спутника не так приятно. Он — не настоящий. Задумайся.

— Как это — «не настоящий»?

— Он только кажется искренним, но почти все время притворяется.

— Как же так? — Рыцарь схватился бы за голову, но эфес меча в ладонях напомнил, кто он есть такой. — Он мой друг, — с нажимом произнес Годимир. — Он хочет мне помочь.

— Пускай, — легко согласилась гостья. — Давай я тебе помогу.

— Как?

— Это моя забота. — Навья сделала два быстрых шага вперед, коснулась запястья Годимира пальцем.

На удивление, ее прикосновение не было противным. Никакого мертвецкого холода. Обычная гладкая, слегка прохладная кожа. Даже приятно.

— Что я буду должен? — сглотнув, вновь охрипшим голосом произнес рыцарь.

— Должен? Должен… Должен. — Удивительное свойство — катать слова на языке, словно орехи. — Сочтемся как-нибудь. Помнишь, я говорила, что поглощаю чувства?

— Помню.

— Так вот. Страх — это хлеб. Ненависть — мясо. Любовь — вино… Думай сам. До встречи.

Как же быстро она двигалась!

Только что стояла вплотную к Годимиру и вот уже стоит у окна. Собственно, и окном называть эту дырку в стене нельзя. Бойница на уровне лица среднего мужчины. Две на две пяди — ход для котов, человек не пролезет…

Навья коснулась подоконника тонкими пальцами. Улыбнулась напоследок, блеснув в сгустившемся сумраке — огня зажечь словинец не подумал — зубами. Оттолкнулась. Впорхнула в оконный проем, подобно птице. На миг мелькнули ягодицы, икры, пятки…

И все.

Будто бы и не было никого.

Годимир недоуменно глядел на меч, на сундук напротив, на окно.

Может быть, привиделось?

Да нет. Не может такого быть!

Кожа запястья еще хранила память о прикосновении. Перед глазами, как наяву, стояла гибкая фигурка, зеленоватая кожа, длиннющие волосы.

Чудо как хороша. Хоть и нежить.

Как это она сказала? Любовь — это вино…

Любовь…

Дверь распахнулась.

— Ты чего это в темноте сидишь? — весело воскликнул Олешек. — Или спишь уже?