Они прошли в маленькую, уютную прихожую. Скинули валенки на соломенный коврик, повесили куртки на красные крючки, шапка Лэсли и шарфы полетели на полку.

— А твоя шапка где, герой? — спросил старший брат.

— Да все там же, где и предыдущие, — со вздохом ответил Ян.

— Ну, слушай, ты им это с рук не спускай! А то почувствуют слабину и начнут долбить в одну точку. Главное — должна быть внутренняя уверенность…

— Да знаю я, знаю, — перебил Ян, — всё как у собак, собака всегда чувствует…

— Кто ее боится, — сказал с ним хором Лэсли.

Они пошли на кухню.

— Тааак, — растягивая слова и потирая замерзшие руки, сказал он, — чем нас сегодня кормят? — Лэсли заглянул в холодильник и зазвенел крышками кастрюль. — Суп. Рассольник. Твой любимый, а?

— Га-а-а-адость… если хочешь, можешь съесть мою порцию, а я за тебя второе съем.

— Держи карман шире. На второе у нас … курочка… да с картошечкой, мммм…

— Ну и ладно, все равно суп не буду. Но маме скажи, что я ел.

— Заметано.

Старший брат возился на кухне. Ян услышал, как затрещала зажигалка, разбрызгивая голубые искры, взметнулось пламя над газовой конфоркой, звякнули на плите кастрюльки. Лэсли разогрел суп и второе, позвал брата.

— Кушать, как говорится, подано! Приятного аппетита всем нам, собравшимся в этот час на этой благословенной кухне!

Ян очень проголодался. Они сидели на малюсенькой кухне старенькой, но очень уютной квартирки, их головы почти упирались в нависавшие над ними шкафчики, а за маленьким столом едва могло поместиться, упершись друг в друга коленками, два человека.

— Посуду помоешь? — спросил Лэсли. Но это, скорее, был не вопрос, а утверждение: «кто готовит, тот не моет» — негласное правило, а он ведь разогревал… значит, посуда оставалась за Яном. Какие уж тут вопросы…

Ян не любил мыть посуду, но каждый раз удивлялся, как приятно бывает засунуть руки под теплую воду, льющуюся из длинного, как журавль, крана: такое ощущение, что вода смывает и уносит с собой все твои заботы и трудности, и как-то так легко становится на душе. Так что и в мытье посуды тоже есть своя прелесть — настраивает на миролюбивый лад, успокаивает и делает все проблемы чуточку меньше, — так любила говорить мама.

Вытерев руки о висящее на крючке вышитое мелким крестиком полотенце, он пошел в свою комнату, которую делил со старшим братом, и сел за уроки. В соседней комнате тихо и монотонно стучали ходики, толкая маятник из стороны в сторону, вот еще минута-другая и кукушка оповестит всех о том, что уже три часа дня. Тик-так, тик-так… «Бом-ку-ку». «Бом-ку-ку». «Бом-ку-ку».

Он обернулся, покачиваясь на стуле. После сытного обеда по закону Архимеда полагалось, конечно, поспать, и так не хотелось доставать все эти тетрадки и учебники, но что делать. Надо, значит надо! — так обычно говорил отец.

Солнечный луч прорезал пространство сквозь тюлевую занавеску и остановился на завитках ковра на стене за двухъярусной кроватью. Было так уютно сидеть за письменным столом и смотреть в окно, на силуэты крыш, на клонящееся к раннему закату ярко розовое, даже, пожалуй, малиновое зимнее солнце.

Крыши соседних домов были старинные, двускатные, обитые жестью, на каждой — по четыре треугольных домика-чердачка. Ему всегда нравилось представлять, что в одном из них живет Карлсон, варит там себе какао на маленькой электрической плитке, ведь раз нет дымохода, значит и камина у него быть не может. В конце концов, какие на крыше камины… глупость какая-то…

Яну было слышно, как брат о чем-то разговаривает по телефону в соседней комнате, а он смотрел в окно, на покрытые инеем ветви березы, что росла прямо под окном его комнаты. Как там у поэта: «Белая берёза под моим окном принакрылась снегом, точно серебром».

Береза росла так близко, что летом, если открыть окно, можно было дотянуться до ее низко свисающих ветвей. Они как девичьи косы спускались прямо к Яну в руки и тихим шелестом листьев нашептывали ему разные чудесные истории, одна интереснее другой, а иногда, к мелодии ветра в зеленых ветвях добавлялись и трели соловья… Но это летом, а пока … подлетела к дереву и приземлилась в его ветвях стайка снегирей. «Какие они красивые», — подумал Ян. Ему всегда нравились эти милые розовые комочки, ярким пятном выделяющиеся на бледном фоне зимнего пейзажа.

Вдруг за стенкой часы снова пробили три раза. «Бом-ку-ку». «Бом-ку-ку». «Бом-ку-ку». Кукушка трижды выглянула и снова спряталось в свой маленький домик. Он перевел глаза на письменный стол и вздохнул, перед ним лежали его тетрадки, как же не хотелось их открывать.

Он посмотрел в окно. На березу снова села стая снегирей. Странно все это. «Дежавю», — подумал Ян. Но что-то было во всем этом, пожалуй, даже еще более странное. И тут его осенило: часы — они снова пробили три раза! Ян вскочил со стула и кинулся в соседнюю комнату. Его поразила тишина в квартире, абсолютная, глухая — как если бы кроме него в доме никого не было. Постойте, что же это такое происходит? Он обернулся и еще раз прислушался.