– Целиком и полностью.

– Отлично! Тогда… можно просить о единственном одолжении? Если дойдет до военных действий – дадите ли вы мне рекомендацию на пост в вашем военно-морском флоте?

– Всем сердцем…

– И я тоже! – вскричал капитан Уилсон. – Будь вы моим командиром, я почел бы за честь служить под вашим началом когда угодно, сэр!

– Весьма признателен…

Общего восторга не разделял только Фокс.

– Мне было бы жаль лишиться вас.

– Понимаю. Но я сыт по горло таинственностью и возней в потемках. Однако я позабочусь, чтобы вам оказывали всяческую посильную помощь. Надеюсь, в следующий раз, отправляясь на войну, я буду находиться на борту одного из ваших великолепных боевых кораблей. Вот на что я уповаю.

– Сообщите, как с вами снестись, – попросил Шерман. – Если повезет, мы покинем Ирландию, даже не ступив на сушу. Из-за британских рейдов в Дублине постоянно стоит корабль-другой американского военного флота. Они-то нас и доставят.

– Каблограмма в российский Департамент военного флота быстро меня отыщет. А теперь – бог в помощь!

Ночью дождь стих, и мокрые крыши Дублина сверкали золотом в лучах восходящего солнца, когда «Аврора» миновала маяк Пиджин-Куп и вошла в устье Лиффи.

– У причала таможни стоит броненосец, – сообщил Корженевский, глядя в бинокль.

– Позвольте взглянуть, сэр, умоляю! – Уилсон явно разволновался. Взяв бинокль, он бросил на судно лишь мимолетнейший взгляд. – Да, действительно, так я и думал. Это мой корабль, «Диктатор». Вот уж доброе предзнаменование!

– Вы совершенно правы, капитан, – кивнул Шерман. – Наилучшее из предзнаменований. Президент Линкольн, когда мы расставались, настаивал, чтобы я доложился ему, как только наша миссия завершится. Полагаю, ваш командир последует приказу главнокомандующего и обеспечит меня транспортом.

Попрощавшись с графом, они сели в шлюпку; багаж погрузили на нее заранее. Помахали графу и суденышку, сослужившему такую добрую службу. По команде все матросы на его борту вытянулись во фрунт и отдали честь.

– Мне будет ее недоставать, – проронил Уилсон. – «Аврора» – великолепная скорлупка с отважным сердцем.

– И прекрасным капитаном, – поддержал Шерман. – Мы перед графом в великом долгу.

Поднявшись на борт «Диктатора», они обнаружили, что судно готовится к выходу в море. Причину им изложил в офицерской кают-компании сам капитан Толивер.

– Конечно же, вы еще не слыхали, меня и самого уведомили только что. По пути домой «Виргиния» остановилась в Корке. Дали мне сюда телеграмму. Она выдержала бой. Очевидно, ее атаковал британский броненосец.

– И что случилось? – слова Шермана прозвучали в наступившей тишине очень громко.

– Затопили его, разумеется. Как и следовало поступить.

– Тогда это означает…

– Это означает, что президент и правительство должны решить, как быть дальше, – заявил Шерман. Капитан Толивер утвердительно кивнул.

– Все мы получим новые приказы. Надеюсь, вы отплывете с нами, генерал, равно как и вы, мистер Фокс. Не сомневаюсь, Вашингтон найдет новые задания для каждого из нас.

Сказать, что Британия была взбудоражена уничтожением броненосца – значило бы чудовищно преуменьшить. Грошовые газетенки брызгали слюной; Громовержец метал громы, парламент выступал за немедленное объявление войны. Премьер-министра лорда Пальмерстона призвали к королеве, и он провел в высочайшем присутствии два изнурительных часа. Лорд Джон Рассел терпеливо дожидался его возвращения в комнате номер 10. И поднял голову от бумаг, когда за дверью сперва поднялась суматоха, потом дверь приоткрылась, и в комнату ступил один из швейцаров, чтобы распахнуть створки до предела. Первой на пороге показалась забинтованная нога, а за ней осторожно последовали прочие части тела лорда Пальмерстона, сидевшего в кресле на колесах, которое толкал второй швейцар. Он на миг зазевался, и колесо кресла задело того, что держал дверь открытой. Громко охнув, Пальмерстон огрел помощника тростью с золотым набалдашником – правда, довольно слабо, швейцар лишь чуть съежился. Отложив стопку бумаг, изучением которых занимался, Рассел поднялся навстречу Пальмерстону.

– Я прочел все предложения по вооружению. Все они весьма разумны и весьма уместны.

– Как им и следует – я их сам готовил.

Кряхтя от напряжения, Пальмерстон выбрался из инвалидной коляски и плюхнулся в кресло за своим массивным письменным столом, после чего взмахом руки отослал швейцаров, извлек из рукава платок и утер лицо. Он не раскрывал рта, пока дверь не закрылась и они остались наедине.

– Ее Величество нынче безрассудна до неразумия. Считает, что мы должны вступить в войну самое позднее завтра утром. Глупая женщина. Я до посинения толковал о приготовлениях, организации, проверке войск. В конце концов переупрямил ее. Вызвала своих фрейлин и умчалась.

Обычно такой напористый и самоуверенный Пальмерстон говорил совершенно несвойственным ему тоненьким голоском, и лорд Рассел встревожился, но был не настолько глуп, чтобы высказать свои опасения вслух. В конце концов, Пальмерстону уже за восемьдесят, да вдобавок ко всем мытарствам преклонного возраста его терзает подагра.

– В последнее время она частенько позволяет себе подобное, – заметил Рассел.

– Немецкая наследственность всегда имела свои недостатки, не говоря уж о безумии. Но в последнее время я просто отчаялся добиться от нее если не взаимодействия, то хотя бы толку. Да, она презирает янки и желает, чтобы они расплатились за вероломство дорогой ценой. Как и все мы. Но когда я призываю ее одобрить то или иное действие, она просто ударяется в амбиции.