Крики стихают до стонов, и Кадмус пересекает лагерь, хватая одно из одеял, висящих на веревке. Он возвращается, чтобы набросить его на тело мужчины, прикрывая его увечья, в то время как мужчина корчится и стонет под ним, всхлипывая в агонии.

— Он будет жить, — говорит Кадмус и выпускает дым со своей сигареты, проходя мимо меня по пути обратно к грузовику.

РЕН

Эти палатки были для женщин и детей, но я настоял на том, чтобы спать рядом с Шестым, который вызвался сам нести вахту. Однако, поскольку он отказался позволить мне спать в тесном спальном мешке рядом с ним, что меня нисколько не беспокоило, Тинкер взял на себя смелость соорудить маленькую импровизированную палатку в неглубокой нише близлежащей горы. Привязав толстые ветки к одному из плетеных ковриков, сделанных пожилыми женщинами, мы получили что-то вроде двери.

С этого немного более высокого возвышения Шестой может видеть весь лагерь, и мы достаточно близко, чтобы предупредить их о любых опасностях, таких как приближающаяся орда Рейтеров. Во время наших путешествий мы миновали несколько больших клеток с ними, что говорит мне о том, что их численность снова растет. По мере вымирания первого поколения их потомство начало появляться в больших очагах.

Я лежу на расстегнутом спальном мешке внутри пещеры, освещенной небольшим костром, который Ригс был настолько любезен, что разжег для меня. Боль в моем животе не утихла, но боль еще не настолько острая, чтобы я могла так сильно беспокоиться. Сейчас я лежу на спине, потирая рукой крошечный пучок клеток, который скоро станет миниатюрной версией Шестого, или меня.

Дверь отъезжает в сторону, и Шесть пригибается, когда входит в пещеру, выглядящую массивным в маленьком помещении. Скрестив руки на груди, он стягивает рубашку через голову и отбрасывает ее в сторону, затем снимает ботинки, отбрасывая и их тоже. Он расстегивает штаны и спускает их со своих мясистых бедер, пока не оказывается полностью обнаженным. Вид его шрамов, врезанных в толстые жгуты мышц, — это не то, к чему я когда-либо привыкну. Это всегда будет напоминанием мне о мальчике, которого я нашла по ту сторону стены. Страдания, которые он перенес от рук монстров, которые с радостью уничтожили бы его полностью.

Мой Шестой.

Он ложится рядом со мной и тащит меня через нашу кровать, пока я не оказываюсь к нему так близко, как только возможно.

Уютно и удовлетворенно, я смотрю на огонь, и мои мысли возвращают меня на месяцы назад, в ту ночь. Иногда это случается, когда я слишком долго остаюсь наедине со своими мыслями, и у меня возникают воспоминания о том, как я ходила по тем местам, где Бешенные и альфа-мутации питались солдатами и персоналом лаборатории. Папа назвал бы это посттравматическим стрессом. Он бы сказал мне, что эти мысли были вызваны тем, что моя голова пыталась переварить то, что произошло в ту ночь, когда мы сбежали из больницы и закрыли за собой двери. Но это не только в моей голове, потому что я тоже слышу Шестого во сне. Ворочается, стонет и рычит, выкрикивает мое имя, как будто версия в его голове имеет альтернативный конец. Он просыпается в поту, дрожащий и напряженный, и в такие ночи я должна быть осторожнее, поскольку он не всегда в сознании. Иногда его разум все еще заперт в этом аду, совсем как мой, и есть шанс, что он может принять меня за атакующую мутацию. В таком случае это был бы мой конец, потому что Шестой, не колеблясь, убил бы первым.

— Ты когда-нибудь думал о том, что случилось бы, если бы мы были заперты внутри? Бессмысленный вопрос срывается с моих губ, пока я лежу, загипнотизированный пламенем.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом сейчас? Ты не говорила об этом неделями.

Я пожимаю плечами, провожу его рукой под своей щекой, пока лежу на боку.

— Я боюсь думать об этом. Но, может быть, разговор об этом поможет.

— Мы выбрались. Мы выжили. Это все, о чем тебе нужно думать. Все, кто заперт в этом месте, мертвы. А все, что не мертво, лучше держать внутри.

— Я знаю. Но иногда я думаю… что, если бы мы не выбрались вовремя? Что, если бы двери закрылись как раз перед тем, как мы туда добрались? Мои мысли возвращаются к солдату, умоляющему нас подождать. Кричащему нам вслед, чтобы мы держали двери открытыми, как будто мы могли. Как будто у нас была сила остановить это, и когда они, наконец, закрылись, я могла слышать его приглушенные крики с другой стороны.

— Я бы защищал тебя так долго, как мог.

Я не могу сдержать слез, которые подступают к моим глазам. Мне хотелось бы думать, что все дело в гормонах, ранняя беременность вызывает у меня какой-то эмоциональный дисбаланс, но я не думаю, что я достаточно продвинулась для этого, и я не в первый раз размышляю над этими вопросами.

— Я бы не смогла смотреть, как они разрывают тебя на части, чтобы защитить меня. Я бы хотела умереть рядом с тобой. Конечно, я знаю, что мутации не были бы настолько благоприятными и милосердными, чтобы допустить такую же быструю смерть.

— Эй. Подцепив пальцем мой подбородок, он наклоняет мою голову ровно настолько, чтобы видеть, как его кристально-голубые глаза смотрят на меня в ответ.

— Не делай этого с собой. То, что произошло той ночью, должно было случиться.

Губы сжаты в ровную линию, я киваю.

— Мы многих из них вытащили.

— Да.

Но мне невыносимо думать о других, кто остался позади. Тех, кого мы не смогли вовремя спасти. Невинные женщины, дети и мужчины, оставленные на милость этих тварей. По крайней мере, мужчины и дети избежали бы довольно быстрой смерти. Женщины, скорее всего, были бы изнасилованы Альфами. Возможно, также и мутации, хотя я мало о них знаю.

— Кенни сказал мне, что девушка сбежала с тремя Альфами. Должно быть, это произошло до того, как они запечатали это.