Меня отвели в сторону, к воротам, под дождь, к счастью, не выводили, и довольно долго они советовались, причем младший политрук в этом принимал активное участие, тряся какой-то бумажкой. Хм, судя по тому, как тыкал в меня пальцем, он на что-то напирал в моем лице. Почти полчаса я стоял на месте, пытаясь подслушать, но не получалось, шум дождя мешал. Кстати, за воротами, похоже, стояла полевая кухня, дымок доносился и запах приготовленного борща, его ни с чем не спутаешь, еще доносился аромат свежего хлеба. Да так, что, нюхая, я слышал бурчание у себя в животе.

Наконец меня позвали, и тот же военюрист, что был сильно хмурым, стоя зачитал решение военно-полевого суда. Никакого пересмотра дела, похоже, не будет, все уже было решено, еще до того, как меня привели.

– …лишить воинского звания и приговорить гражданина Шестакова, Валентина Егоровича, к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.

– Ну, вы и твари, – с усмешкой сообщил я. – Языки не сильно стерли, вылизывая зад этому младшему политруку?

– Конвой, вывести приговоренного! – резко приказал военюрист.

– А вы запомните, ответ всегда бывает, – все же я оставил за собой последнее слово.

Меня вывели из сарая и стали вязать руки. Я заметил, что рядом терся военюрист, и он вдруг сообщил:

– Против члена Военного совета фронта я идти не могу. А тут приказ, дело должно быть громким, мы с ранеными не воюем. Чтобы все это поняли.

– А какая разница, кому задницу лизал, язык-то все равно в дерьме, – спокойно ответил я, а он, резко развернувшись, ушел.

Мне связали руки и повели куда-то в сторону, особист и будет командовать расстрельной командой. Вон, какая рожа довольная. Что интересно, мне пришло сообщение с предложением нового задания. Пока без согласия – не знаю какое. Видимо, вернулись к старой схеме. Похоже, опять подстава. Так что я отказался. Сам поработаю, идите к черту с подставами и наградами. Сработал я чисто, продал в магазин веревки, освободив руки, вырубил обоих конвоиров, те и среагировать не успели, купил наган с глушителем, после чего выстрелил в особиста. Тот судорожно пытался достать оружие из кобуры, он замыкал процессию и видел, что происходит. Конвоиры, получив по голове, осели, а он, схлопотав две пули в живот, упал. Подойдя, я похлопал его по щекам. В сознании был, скрежетал зубами. Наклонившись к его уху, я сказал:

– Надеюсь, ты очень болезненно издыхать будешь. Не люблю оставлять долги.

Оставив его валяться на грязной размокшей земле какой-то улицы неизвестной мне деревни, стараясь не повредить босые ноги, я вернулся к ангару. Вырубив часового у входа, что под навесом стоял, только до сапог капли долетали, аккуратно положил, чтобы не грохнул ничем, получилось уложить вверх лицом, и вошел в ангар. Тут была та же тройка трибунала. На столе ополовиненная бутылка водки да закусь. Военюрист, что сидел спиной ко мне, заметив, как его напарники замерли, выпучив на меня глаза, тоже обернулся, а я сообщил на немой вопрос присутствующих, поднимая ствол револьвера, увенчанный глушителем:

– Долги надо отдавать.

«Тридцатьчетверка», ревя дизелем и покачиваясь, шла на тридцати километрах в час по дороге, что вела откуда-то куда-то. Впереди катила ее копия, но с китайскими тактическими знаками. Деревню я покинул четыре часа назад, но дождь и не думал стихать, даже сейчас лил как из ведра. Передовую я проскочил на скорости, наши и немцы постреляли из пулеметов вслед, больше с испугу, и на этом все. Ушел я тоже не тихо, расстрелял из танковых пушек две германские гаубичные батареи, что попались, пока я дорогу искал, и обстреливал тыловые службы, даже детонацию небольшого дивизионного склада боеприпасов случайно вызвал, но сейчас до передовой километров пятнадцать, она удалялась, так что тут тылов фактически нет, и катили танки спокойно. Грязюка страшная, максимальную скорость держу, и двигатели греются. Сверху через люк капает, но главное – удаляюсь. По плану ищу немецкий аэродром, уничтожаю, не забыв прихватить самолет себе, надежда на «шторьх», ну а дальше отдых. Достало все. Ничего не хочу, свалить и отдохнуть, сил поднабраться. Настроение пасмурное.

По поводу представителей трибунала… Кожа в синий цвет у меня не окрасилась. Да и не убивал я никого. Уроды, но свои уроды. Поэтому отправил каждому по подарочку в ногу. Причем в колено, пусть всю жизнь помнят. Может, я и избавил их от военной службы, а тут стопроцентное списание по ранению, однако, если ноги им сохранят, это точно будет напоминанием на всю жизнь. Причем не только им, но и всем, если информация разойдется. Чтобы все знали – неправомерные действия будут наказаны. Меня за какого-то комбата судили. Вот я и перевернул ситуацию, осудил их за подлог и сфабрикованное дело. Хотели громкую историю, так получите. С особистом, может, и жестковато поступил, но ведь явно я у него не первый, так что за загубленные жизни других парней и кинул ответку. За всех нас. Ну и убежал из амбара. Метров сто пробежал к выходу из деревни, у меня на тактической карте ее схема была, как сзади раздались хлопки пистолетных выстрелов, и поднялась тревога. Кто-то из раненых до оружия дотянулся и привлек внимание. Хотя, разоружая их, я отбросил пистолеты и один револьвер подальше, в угол амбара. Ну а дальше добежал до окраины, купил две «тридцатьчетверки» шестого уровня и рванул в сторону передовой. Дальше – знаете. Вот такая история. Купив шлемофон, я также приобрел плащ-палатку, завернувшись в нее, пытался согреться. От моторного отсека тянуло теплом и слегка отработанными газами, но все же просохнуть я не успел.

– Нет, переодеваться надо, – решил я и стал с некоторым трудом снимать с себя все мокрое и липнувшее к телу, пока танки ехали дальше по дороге.

Двигался я больше на ощупь, вокруг ничего не видно, так что вся надежда на тактическую карту. Кстати, впереди мост, скорее даже мостик через небольшую речушку, мои танки должен выдержать, его охраняли, и там готовились к бою, видимо, охрану предупредили о моем появлении. А мост не обойти, мало того, что берега топкие, так река разлилась. Правда в восьми километрах карта отметила брод, не понятно охраняют его или нет, тут поближе подъехать нужно, но главное запасной маршрут, если что, имеется. От немцев станется мост рвануть. Подойдя почти вплотную, танки замерли в ста метрах от моста, они меня не видели, тут видимость метров двадцать, только слышали, а я их видел на тактической карте. Что мне нравилось в прицеливании, я мог связывать карту с прицелами танков, и они, наводясь, стреляли точно. Мне не надо видеть самому все, я потому так ночью и работаю результативно. Я успел раздеться, когда синхронно хлопнули восьмидесятипятимиллиметровые пушки, и осколочные снаряды рванули на противоположном берегу, вынеся больше отделения немцев. Они, не видя меня, повылезали, кутаясь в плащи, прислушивались, остальные попрятались, так что я стал прицельно выбивать противника, попадая в противоположную стенку окопа, отчего снаряды выносили всех. Долговременных сооружений тут не было, по бревенчатому доту с каждой стороны с пулеметами, и все. Я их уже расстрелял и теперь добил охрану. Мостик простенький, но охранял его целый взвод с одной автоматической двуствольной зениткой. Убедившись, что даже подранков нет, там, где были, легли дополнительные снаряды, все шпигуя осколками, экономить мне, как это делают настоящие танкисты, нужды не было, я покатил дальше. Сначала китаец на тот берег перешел, мост выдержал, потом мой, расстреляли опоры моста, отчего тот рухнул, и поехали дальше. Особо я на этот бой не обратил внимания, одно из мгновений войны, я тут о другом хотел вслух поразмыслить.