Все вместе мы вернулись домой; к нам домой, потому что троица решила нас проводить. София с громкими криками прощалась с Евой, а я просила ее быть потише. Даниель к ней присоединился, но в конце концов мне удалось затащить Софию в подъезд, и на улице снова воцарилась мирная предрассветная тишина.

Я уже последовала за Софией, как еще один крик разорвал тишину:

– Элена!

Ко мне бежал Нико.

Я, сама не зная почему, пошла ему навстречу. Мы встретились где-то посередине.

Ева и Даниель продолжали идти медленно и лениво, чтобы сильно не отдаляться от него.

– Элена, – повторил он.

– Нико, – улыбнулась я.

– Хочешь сходить со мной куда-нибудь? – спросил он, тяжело дыша. – Еще куда-нибудь сходить. Я имею в виду… вдвоем. По-другому. Ну, ты знаешь… Мы могли бы пойти в кафе или на скалодром. Ой. На скалодром мы и так уже ходим. Лучше в кафе? Ой, нет. Там мы уже тоже были. А куда мы еще не ходили? Мы еще не были на пляже, верно?

– На каком еще пляже, Нико? – Я хотела рассмеяться, но не стала.

– Не знаю, что говорю, – улыбаясь, оправдывался он. Он нервно почесал лоб и снова затарахтел: – Можем пойти в кафе, пусть мы уже там и были. Или, если хочешь, можем поужинать. Или пообедать. Хочешь позавтракать? Завтрак – это очень важно. Или, возможно, мы могли бы…

– Да.

Он замолчал. Глубоко вдохнул и протяжно выдохнул.

Одарил меня улыбкой, способной растопить лед.

В тот год зима наступила гораздо позже.

– Так, значит… позже договоримся?

– Я тебе напишу.

Нико кивнул, смущенный, забавный, взволнованный. Я чувствовала себя так же, может, даже сильнее взволнованной. Он сделал шаг назад, обернулся и тут же пожалел об этом, и, когда мы прощались, снова пожали друг другу руки, как уже делали раньше.

Той ночью я много смеялась, столько, что, когда споткнулась на ступеньках, ведущих в подъезд, не придала этому значения. Первый раз за долгое время я увидела в этом лишь свою неуклюжесть, а не симптом. И продолжила смеяться.

Дорогой друг, дорогой напарник!

Сегодня он пел для меня, как и ты когда-то, хотя у тебя это получилось намного хуже.

У него красивый голос, особенный, и, когда он поет, смотрит на тебя и говорит, что все, что происходит, пока длится эта песня, посвящено тебе, тебе хочется, чтобы это никогда не заканчивалось. Ты словно застываешь на месте, среди всех этих людей. Мост между взглядами, золотая нить между ладонями.

Я могла поднять руки и дотронуться до него, хотя между нами было расстояние; в тот момент мы были одни.

Я помню похожее ощущение, помню, как в первый раз услышала, как ты поешь, хотя тебе и не нравилось. Ты знал, что это было что-то прекрасное, сокровенное, то, что обнажало твою ранимую сторону, и ты продолжал петь, несмотря на смущение, потому что тоже видел эту нить между нами.

Знаешь, я часто об этом вспоминаю. Как мы познакомились; как мы начали узнавать друг друга. Я помню все… и мне до сих пор больно.

Прошло два дня с тех пор, как мы виделись, и вот пришло сообщение от Элены. Я был на последней паре.

Встретимся сегодня вечером?

Я не стал раздумывать:

Встретимся сейчас?

Элена прочитала сообщение и, должно быть, какое-то время смотрела на него, представляя, как я пишу эти слова. Ее ответ пришел через пару минут; телефон завибрировал в моих ладонях, в то время как преподаватель объясняла что-то про работу, которую я еще не начинал делать.

Я сейчас в Фуэнкаррале [10] .

Она не сказала, что там делала; просто дала понять, что не была занята, но находилась далеко. Кончилось все тем, что я сел на метро и поехал к ней.

Осознание пришло ко мне, когда мы оказались рядом с четырьмя башнями. На пути туда мы болтали и продолжили разговор, когда проходили мимо них. В «Стеклянной башне» велись ремонтные работы, поэтому нам не разрешили приблизиться, да это было и не нужно.