Большая картина Саймона была в итоге вывешена на одной из экспозиций, но даже критики практически обошли ее вниманием, если не считать нескольких тяжеловесных мимолетных высказываний типа: "Огромное, слоноподобное творение Саймона Грю провалилось с тем же глухим звуком, с каким падает на холсты куча краски, которая, собственно, и составляет его". Посетителей выставки, казалось, хватало лишь на то чтобы. бросив на картину один обалделый взгляд, пройти дальше, - явление, впрочем, довольно частое, если говорить о модернистской живописи в целом.

И причина этому была ясна. Поверх остальных, идентичных друг другу рядов брызг на полотне выделялся один, выполненный в коммунистически-красном цвете Символ, который являлся отрицанием всех символов Символ, в котором ничего не заключалось. Новый ряд брызг-близнец новой барабанной фразы, являвшейся отрицанием и завершением первой фразы, которая, отзвучав в африканской колоде Тэлли, перешла в красный ослепительный свет и, появившись из облака окутывавшего Саймона дыма, упала вниз, глухо шлепнув по холсту, фразы, в которой все находило умиротворение и конец (и которая, несомненно, может быть приведена здесь только один раз) "Та-титти-титти-тум-тoy".

Шестеро людей интеллектуального склада снова каждую неделю собирались вместе. Почти как раньше, будто ничего и не случилось, за исключением того, что Саймон изменил технику, теперь он накладывал краску на холст пригоршнями с закрытыми глазами, рахмазывая ее босыми ногами. Иногда он просил своих друзей присоединиться к нему в этих импровизированных маршировках, раздавая привезенные специально для этой цели из Голландии деревянные башмаки.

Однажды, несколько месяцев спустя, Лестер Флегиус привел с собой гостью. Ею оказалась Феба Сальтонстолл.

– Мисс Сальтонстолл только что вернулась из кругосветного круиза, - пояснил он.
– Ее психика была опасно истощена после того опыта, и врач рекомендовал ей полную смену обстановки. К счастью, сейчас она полностью поправилась.

– Это действительно так, - с улыбкой подтвердила его слова Феба.

– Кстати, - сказал Норман, - не получили ли вы в тот раз какого-нибудь послания от предка Тэлли?

– Я действительно получила его.

– Ну и что же сказал мой старый прапрапрапрапрадед?
– нетерпеливо спросил Тэлли.
– Что бы он ни передал, держу пари, он был чрезвычайно груб.

– Это в самом деле так, - произнесла она, зардевшись. Он действительно был так груб, что я бы не осмелилась пересказать этот отрывок из его послания. Если уж на то пошло, я уверена, что именно его дьявольская ярость и невыразимые видения, в которые эта ярость была облечена и ослабили мою психику.

Она сделала паузу.

– Я не знаю, откуда он передавал, - задумчиво продолжила Феба.
– Было лишь впечатление, что там жарко, ужасно жарко, хотя, конечно же, я могла среагировать и на железнодорожные факелы.
– Ее лоб прояснился.
– Само же послание было коротким и достаточно простым:

"Дорогой Потомок. Они заставили меня остановить это. Оно начинало распространяться и здесь, внизу".