Выходной уничтожен. У жены он только через неделю, меня же с утра буквально растоптали. Вызвали на работу и пропесочили. Как мол и так, Ваня, как ты можешь от коллектива отбиваться? Все уже по второй жене взяли, а ты… Не по советски это. Иди говорят, подумай над своим поведением, запечатляйся и женись.

А как я потом жене своей в глаза смотреть буду? Что я моей Верочке скажу когда в дом кого-то приведу? Здравствуй Вера, это Люба она теперь с нами жить будет?

— Да чтоб вас всех! Совсем озверели!

— Сержант Никифоров! — слышится за спиной знакомый голос. — Почему ругаетесь?

— Вася… Савин.

— Он самый, единственный и неповторимый, — подходя тенет руку товарищ. — А ты чего бледный такой? Не на работе. Приболел?

— Да где там, не болею я, вообще. А злюсь… Несправедливо это. Неправильно.

— Конкретнее, — смотрит на меня Вася.

— Закон этот, о многожёнстве.

— Так, Ваня. За мной. В порядок тебя приводить буду. Вон, пивнуха. Пошли, по кружечке бахнем. Я угощаю.

Заходим, садимся. Вася притаскивает четыре кружки, садится и подперев руками голову смотрит в глаза.

— Чего?

— Рассказывай.

— Да что тут рассказывать. Бесит всё. На работе ругают, начальство грозится премии решить. Жениться заставляют.

— Так чего не женишься?

— Я что дурак?

— А я по твоему дурак, — хмурится Вася. — Быстрицкий дурак, Рокоссовский дурак. Командир по твоему вообще придурок получается.

— А по твоему нет?

— Ты командира не трожь, мы ему жизнью обязаны. Сколько раз он твою тушу из-под обстрела вытаскивал. Перечислить? Сколько раз они всех нас спасали? Забыл? Так я тебе напомню. Нет, я не буду перечислять. Я проще скажу. Если бы не они, нас бы не было. Ни тебя, ни меня, ни Ритки, никого. И Союза тоже. И вообще всего. А ты что сейчас несёшь? На командира озлобился, на семью его, на руководство. А они в отличии от тебя, как лучше делают.

— Кому лучше? Себе? Командиру хорошо…

— Совсем спятил, — шипит Савин. — Что с тобой стало? Ты же с ним в атаку ходил. Тебя Маришка, жена его по кусочкам собирала. Ты скотина, плакал и говорил что умирать не хочешь. А потом когда она тебя собрала, руки ей целовал. Забыл?! Или ты забыл как после того как командир тебя с поля боя вынес, у танка братом его называл. Лучше бы он тебя там оставил.

— Ты что говоришь…

— А ты? — звереет Савин. — Ты сам себя слышишь? Ты знаешь что в стране творится? Знаешь что женщины уже делёжку устроили? Знаешь что без этого указа не могли договориться и шли убивать? Знаешь что после указа всё это прекратилось?! Ты знаешь? Нет? Тогда рот закрой и слушай. Не было у них другого выхода. Не было! Я знаю, я в прокуратуре и вижу какой звездец они свои указом предотвратили. А ты… Нюни распустил. Сидишь как девка.

— За языком следи.

— Сам следи! Болван. Командир для нас победу зубами вырвал. Спас всех нас, весь Союз, а ты его грязью поливаешь. Слушай меня. Ещё раз, нечто подобное в адрес командира услышу, забуду через что мы прошли и зубы тебе выхлестну. А теперь начнём сначала. Женат говоришь? Ну и как?

— Обычно, без всяких ваших запечатлений.

— Уверен? — отпивая пиво щурится Савин. — Дай угадаю. Жена у тебя, самая красивая. Вы без слов друг друга понимаете. Не ругаетесь, поддерживаете друг друга. Смотришь на неё, не нарадуешься. Светится она и пахнет вкусно, ты её по запаху в толпе найти можешь. А когда тебе плохо, ты вспоминаешь её образ, запах и тебе жить снова хочется. Угадал?

— Д-да. А как…

— Это и есть запечатление. По себе знаю. И знаю, что если встретишь вторую и запечатлишься, отказаться от неё не сможешь. Я не смог и ты не сможешь.

— А моя Вера что скажет? Вася, я же…

— Ничего, — разводит руками Савин. — Она и ты, сейчас одно целое. Если ты запечатлишься, то и она тоже. А если выёбываться не станете, то вообще всё гладко пройдёт. Ты пиво пей. А красивый город получается. Улицы широченные, ровные как зеркало. Дома большие. Вот наша трёшка в Свердловске, меньше двушки здесь. Оно и понятно, у нас столько места. Какой смысл микрожильё строить?

— Тут просто детская сразу идёт, она за комнату не считается.

— Вон как, — допивая кружку и закуривая качает головой Вася. — Ты мне вот что скажи, Иван. До всего этого ты сам додумался или подсказал кто? Чего молчишь, красноармеец? Подсказали. Мозги запудрили, начесали. А ты повёлся. Эх, Ваня…

— Командиру не говори, отводя взгляд ворчу. — Не надо.

— Своей головой думай, — поднимая вторую кружку улыбается Савин. — А если не можешь, то к друзьям обращайся. У тебя мы есть. Мог мне позвонить, Ритке написать, Громову, Иванову, Быстрицкому, Горчакову, а ты слушаешь не пойми кого.