Тут дорогу мне преградили два араба в длинных белых рубахах до пят. Видимо, требовали, чтобы я развернулся назад. Впереди улица была не столь запружена толпой и выглядела поприличнее грязных переулков, оставшихся за моей спиной. Не понимая, что лопочут арабы, грозно хватаясь за кривые ножи у пояса, я протиснулся между ними и ускорился. Через пару минут до меня дошло, куда я попал. Это был невольничий рынок, причем, женский.

У стен домов на ковриках сидели и лежали малоприятные глазу мегеры, которых могли выставить на продажу лишь от полной безнадёги. Рядом с ними стояли приличного вида купцы, безуспешно зазывавшие прохожих предложениями скидок. В стенах виднелись глубокие темные ниши, забранные нечастой деревянной решеткой, за которой виднелись женские силуэты поинтереснее. В одной из ниш дотошный покупатель, подсвечивая себе фонарем со свечой, разглядывал зубы невольницы, в другой – двое греков в фесках горячо обсуждали цену на красотку, которая спешно укрывала халатом голое тело изящных пропорций. По-видимому, здесь осмотр был проведен с восточной обстоятельностью.

Мелькнула мысль узнать расценки, но тут же пропала: сзади к возмущенным крикам арабов, игравших, судя по всему, роль местной пропускной системы, добавились окрики от догонявших меня бостанджи. Оставил все попытки насладиться бесплатным эротическим театром с экзотическим колоритом. Снова ускорился, и вскоре работорговцев и любителей «сладкого мяса» сменили уличные менялы, разложившие прямо на ковриках весы и широкие чаши с разной монетой.

— Не проходи мимо, добрый человек! – громко голосил одетый в черное еврей в характерной ермолке. – Лучший курс на биллонную монету в двадцать пар, на куруш и на пять курушей! Плачу серебром франков или русской полтиной![1]

Поменять соверен на местное серебро было бы весьма кстати. Не платить же золотом за еду? Пиастры, пиастры! – как выкрикивал знаменитый попугай Флинта. Вот только возможности задержаться в этом крайне нужном месте не было никакой.

Было бы время, пристроился бы рядом, чтобы незаметно прицениться и понять, что почем. Учить меня, как деньги менять – только портить: какой турист из моего мира не знает, как найти выгодный курс в обменниках? Но что это за зверь – билонная монета?

Черт! Опять не свезло! Через один перекресток я уткнулся в похоронную процессию. Закутанные в черное с головы до пят, с лицами, обвязанными платками , четверо мужиков тащили носилки, на которых лежало тело, прикрытой соломенной циновкой. Свисающая рука была покрыта мерзкими на вид язвами. Неужели чума?!

Подался назад, стараясь не дышать. Но и стоять на месте опасно, стражники приближались. А за первой группой носильщиков показалась вторая. Я в отчаянии ринулся в еле возникший просвет, заслужив новую порцию ругани.

Мой греческо-грузинский бог, наконец-то, вспомнил обо мне. Прямо перед носом возник вход на рынок – массивная арка, напоминающая крепостную башню с зубцами поверху. За ней вдаль уходила длинная галерея, забитая людьми и лавками. Византийский орнамент украшал своды, усиленные поперечными балками. Под ногами истертая мозаика или выщербленные мраморные плиты. Людской гул метался между древних стен. А вот в мое время здесь, на Гранд Базаре, было явно потише: звуки гасились множеством тканей, ковров, дубленок, несмотря на то, что народу было на порядок больше. Но и сейчас в толпе было несложно затеряться, особенно, если не двигаться по прямой, а сворачивать все время в разные стороны.

Я стал маневрировать, придерживаясь четкой системы: сворачивал налево на первом же переходе, затем направо в новой галерее. Если в ней было немного покупателей, пропускал поворот. Мой потрепанный вид продавцов не вдохновлял, меня никто в лавки не зазывал. Наверное, считали, что я целенаправленно двигаюсь к какой-то одному мне понятной цели, выполняя чье-то поручение. Заподозрить во мне покупателя было трудно.

— Коста! – в мою руку, как клещами, вдруг кто-то вцепился.

Я попытался оттолкнуть чужую руку.

— Коста, Коста! – как заведенный повторял странный тип в бордовой феске, скаля зубы и подталкивая меня в сторону лавки, завешанной тонкими ковриками и небольшими коврами с незамысловатыми рисунками в этностиле. – Почему не пришел ночевать? Я что только не передумал – и вдруг ты идешь мимо, будто неродной.

Типичный такой базарный торговец. Бегающий взгляд. Одет прилично – накидка без рукавов, шальвары, синие шлепанцы с островерхими носами. Не бледный, но и не смуглый. Небольшой животик выдает любителя неги и кейфа.

Он практически затолкал меня в лавку. А потом за занавес все из тех же ковриков, что разбросаны по всему Востоку – от мечетей до грязных улочек. Подобные ковры назывались килимами. Вроде как разновидность анатолийского или турецкого ковра. Спрятаться в глубине лавки – хорошая идея. Если бостанджи все еще ищут меня, то их поиски – дохлый номер. Гранд Базар – это сотни лавок, целый квартал. Всей стражи султана не хватит разыскать меня здесь.

— Куда ты пропал? Снова встрял в неприятности из-за поисков сестер?

— Мы знакомы? – постарался я спросить спокойно.

— Что с тобой, брат? Что за идиотский вопрос? Ты же ешь мой хлеб и спишь под моей крышей...

— Видишь рану на голове? Меня ударили, ничего не помню, – терпеливо объяснил я.

— И меня не помнишь? Это же я, Никос!

— Неужто Сафронов? – глупая шутка вышла, но чего уж там.

— Причем тут шафран? Я коврами торгую, а не специями, – вылупил на меня глаза торговец. – Никос я, Никос Теримос, твой единственный друг на весь град Константинов. Правда, ничего не помнишь?