— Ноги у вас не промокли, — со смехом заметила девушка, — но я боюсь, что форма отсыреет потом, от седла. Как неудачно — вы же на службе почти все время сидите. Это моя вина, что Принц застигнут ливнем. Так, может, мне предложить ему свой плащ для сиденья?

Она коснулась завязок своего плаща, глядя на Баосяна из-под ресниц. Тот отстраненно отметил, что девушка флиртует с ним.

Такая маленькая. Он смерил ее глазами сверху вниз. Улыбка с ямочками на щеках, крутые бедра, на которых едва не лопаются швы форменного платья. Она ждала ответа, приоткрыв губы и затаив дыхание. Но вместо возбуждения его волной окатило ощущение бессмысленности. В другом мире — погибшем мире, куда нет возврата — он бы наклонился и поцеловал девушку. Укрытые от дождя древесной кроной, они со смехом повалились бы на землю и одарили бы друг друга радостью.

Он помнил, какая это радостная и щедрая игра. Но там, где когда-то рождались подобные чувства, осталась одна чернота. Отчетливо вспомнилось, как вздувались жилы на шее отвернувшегося Третьго Принца. Баосян довел его до предела, а сам остался холоден. Горела в нем только жажда разрушения. Баосяну осталась единственная форма взаимности: обмен болью и жестокостью. Этой веселой, живой девушке он нравится, но не принесет ничего, кроме горя.

Он отодвинулся. Притворство — вторая натура. Презрительная усмешка искривила губы:

— Ты возомнила, будто твоя красота может привлечь принца? Хочешь продаваться, выбери кого-нибудь попроще. Даже если бы мне нравились женщины, я бы не стал мараться о дешевую простолюдинку.

Баосян оставил ее под деревом и ушел, не оглядывась. Может быть, когда все закончится, она поймет, что он ее пожалел.

И только в Министерстве до него дошло, как это было странно — встретить девушку в той части города. Служанки живут не в чиновничьем квартале, а ближайший к Министерству рынок совсем в другой стороне.

Стоял тусклый послеполуденный час, но в кабинете Министра было уютно от ламп и жаровен. Ковры на стенах придавали комнате сходство с юртой, полной книг. Баосян смотрел на это с горечью и умилнием: здесь, в тысячах ли от того места, где он со своими увлечениями рос изгоем, монгольская культура сосуществовала с учеными ценностями завоеванной цивилизации. Он даже и не мечтал никогда о подобном. Как мечтать о том, что не можешь вообразить?

Министр листал Баосяновы записи в учетной книге. Когда он потянулся к государственной печати, лежавшей на столе в футляре, Баосян не удержался:

— Может быть, Министру не стоит торопиться, проверяя мою работу. Вдруг в сводный отчет закралась ошибка, а под ней ваша печать…

Министр весело поморщился, обмакнул печать в киноварь и поставил штамп на страницу.

— Нет нужды беспокоиться о сохранности моей головы, Ван Баосян! Мне ни разу до сих пор не попадались ошибки в твоей работе. А если бы и нашлась, я бы скорее решил, что просчет мой, не твой.

Было бы куда проще, окажись Министр менее приятным человеком. Горько-сладкая печаль Баосяна приобрела едкий оттенок, словно горшок с сахаром забыли на огне.

— Если Министру я больше не нужен… — Он встал. — Я займусь отчетами Военного управления.

— Ох, опять эта глупость! Все боятся уйти домой раньше меня. Тебе правда хочется горбатиться над столом, пока не состаришься? Если дневная работа на сегодня закончена, иди. И впредь поступай так же! Я и сам скоро домой.

Учитывая, как Императрица жаждет его крови, Баосян порадовался возможности попасть домой до темноты. Он благодарно поклонился.

— Тогда я ухожу первым.

Он вышел на улицу в самый свой нелюбимый час: когда тени уже длинны и перспектива еще одной бессонной ночи становится неизбежной. Небо над кедрами было цвета отчаяния. Для звезд слишком рано. Без Небесной Реки над головой ему казалось, что взгляд падает вверх, в пустоту, до головокружения. Не за что уцепиться, падение будет вечным.

Добравшись верхом до улицы близ Ворот Пинчжэ, он свернул в родной квартал. Сердце екнуло — из-за ворот его нагонял всадник. Но ведь еще светло, повсюду могут найтись свидетели. Императрица не рискнет устроить покушение, пока не будет уверена, что никто ничего не докажет. Иначе Госпожа Ки с превеликим удовольствием использует убийство Баосяна против нее. Утешительно: как бы Императрица его ни ненавидела, Госпожу Ки она ненавидит больше.

Всадник быстро нагонял. Когда они поравнялись, Баосян оглянулся через плечо. Обычный путник, внимательно смотрит на дорогу. Но сердце почему-то снова екнуло.

И времени успокоиться уже не было: чьи-то руки схватили его сзади, рванули из седла.

По монгольским меркам Баосян был посредственным наездником, однако даже он не мог вспомнить, когда в последний раз падал с лошади. Потрясение перекрыло боль падения: неужели Императрица так глупа, чтобы действовать открыто? Неужели ему хватило глупости переоценить ее ум? Он забарахтался в грязи, как раздавленный жук. Между тем двое нападавших спешились и подошли к нему.

Один перешагнул через Баосяна и встал над ним, широко расставив ноги. Растущий страх тут же подсунул воспоминание: ковер из сосновых игл под щекой, в ушах — собственное жалкое хныканье под пинками. Миг этот тянулся целую вечность, надежда бесконечно возникала и так же бесконечно угасала. И конца-края этому не было, пока все не… кончилось.