— Не надо! Даду, вот что важно! Наша цель — Даду, разве не так? Надо быстро взять Пинцзян, а потом двинуть на Даду. А когда ты сядешь на трон, можно будет вернуться и отбить захваченное! — В глубине души Оюан знал, что, когда Чэнь берет город, отбивать там уже нечего, кроме пепла и трупов. Но это не имело значения. Ничего не имело значения — и никак, никак не заканчивалось.

— Мы возьмем Даду, — ответил Чжу с такой мягкой силой в голосе, словно пытался впечатать реальность Оюану прямо в лоб. Оюан, смотревший в худое, угловатое лицо Чжу, которое было на одном уровне с его собственным, чуть не попятился.

— Мы возьмем Даду, обещаю. Чэнь Юлян напал на меня с воды, у него флот. Чтобы с ним тягаться, мне тоже нужен флот. Мы его сокрушим. А потом вернемся и возьмем Пинцзян, и только потом пойдем на Даду. Если придется, генерал, я вас снова пленником сделаю, воспользуюсь вашей армией без разрешения и одержу победу сам. Но мне бы очень этого не хотелось. Я надеюсь на вашу поддержку. Вы же знаете, вместе мы сила. Я — ваш шанс достичь цели. Так давайте достигнем ее вдвоем.

Даже если Чжу действительно ключ к успеху и в одиночку Оюану ничего не добиться, какое все это имеет значение перед лицом уже невыносимой боли?

Чжу, словно прочитав его мысли, сказал:

— Осталось совсем немного продержаться, генерал.

Действительно, Чжу — мой лучший шанс, мучительно подумал Оюан. Правда и то, что потом, в конце, все страдания, и боль, и жертвы обретут смысл. Но как тяжко ждать…

Он сказал голосом, пронзительно-тонким от абсолютного отчаяния, словно слова вырвались из самого нутра без участия разума:

— Не могу.

Он скривился от звука собственного голоса. А вот Чжу — нет, к некоторому его удивлению.

— Можешь. Только не обязательно делать это в одиночку. Рукав закатай.

Оюан непонимающе воззрился на него. Чжу зашил ему рану, но откуда ему знать, что он делал потом со шрамом? Чжу недобро улыбнулся, заметив его колебания:

— Я все видел, генерал.

Оюан неохотно закатал левый рукав. На запястье — браслет из бусин Эсеня, под ним — розовый порез, сочащийся красным. Он тянулся почти по всему предплечью. Под внимательным, странно заинтересованным взглядом Чжу Оюан вдруг понял: тому прекрасно известно, что генерал с собой делает. И тут же догадался, с тоскливым острым предвкушением, что намерен сделать сам Чжу. Он проведет пальцем по шраму, может, с легким нажимом. А потом вопьется в руку ногтями. Будет рвать и когтить, пока Оюану не станет больно.

Но если бы это помогало, Оюан и сам бы давно так сделал. Он перестарался — шрам давно потерял всякую чувствительность. Дрожа от предвкушения, генерал с отчаянием думал: недостаточно.

Чжу кивнул, словно пришел к какому-то выводу, и решил, как надо действовать. Взял Оюана за запястье. Тот мимолетно удивился, что кисти у них одинаковые, словно он сам взял себя за руку. Потом Чжу поднял кисть Оюана к лицу и сунул два пальца в рот.

Ничего более странного Оюан никогда не испытывал. Что вообще происходит? Чжу весь состоял из углов и резких линий, но рот у него оказался неожиданно мягкий. Язык скользнул по кончикам пальцев Оюана. Нет, Чжу не сосал, не лизал. Просто не отпускал. Взгляд у него был прямой. Слабое чувство абсурдности происходящего заглушило куда более сильное ощущение некой почти ритуальной торжественности. Генерал не знал, как на такое ответить.

С приливом странного жара Оюан вдруг вспомнил их поединок — объятия, скрепленные клинком. Чжу, пронзенный мечом генерала, не сводил с него своих черных глаз. И было очень тихо. Прямо как сейчас.

Не отводя взгляда, Чжу сомкнул зубы.

Оюан издал невнятный звук, сам не понял какой. Мир сузился до пальцев, затем и вовсе исчез. Никогда он не чувствовал такой огненной, концентрированной боли. Она охватила его целиком. Чжу понял, что надо делать. Это было самое желанное ощущение в мире.

Оюан смутно сознавал, что стоит, где стоял. Хотя, подумал он ошеломленно, наилучшим выражением его чувств было бы упасть сейчас на колени и целовать сапоги Чжу, беспомощно задыхаясь от благодарности за королевский дар — дар совершенной боли.

Он услышал собственное сиплое дыхание. Наверное, это унизительно, когда с тобой делают подобное… но способность к эмоциональному отклику, к счастью, уже покинула его. Все, что он мог, — стоять и ждать, пока не исчезнут в красном экстазе страдания, мысли и, наконец, он сам.

Когда Оюан вышел, Чжу вернулась за стол. На губах остался металлический привкус чужой крови.

Перед глазами стояла картина: Оюан, совершенно поглощенный болью, которая волной катится по нему. Зрачки расширились, губы приоткрылись в беззвучном крике.

Он смотрел прямо на нее. Интересно, у нее были такие же глаза, когда генерал пронзил ее мечом? Рот затопил вкус его крови. Он уже не дрожал, а содрогался всем телом. Сдерживался, хотя боль усиливалась. Когда она достигла пика, Чжу придержала его там, на краю чистого яркого лезвия, где агония и облегчение сливаются воедино.