Шрифт:
“Подними маску”, - сказал Кулл. “Кто бы это ни был, это тот, кто скопировал почерк Ту, кто забрал у Ту кольцо с печаткой– и–”
Брул сорвал маску.
“Дондал!” Кулл воскликнул. “Племянник Ту! Брул, Ты никогда не должен этого знать. Пусть он думает, что Дондал поехал с тобой и погиб, сражаясь за своего короля!”
Брул казался ошеломленным: “Дондал! Предатель! Да ведь я много раз пил с ним вино и отсыпался в одной из его кроватей”.
Кулл кивнул. “Мне нравился Дондал”.
Брул очистил свой клинок и со злобным лязгом вложил его в ножны. “Нужда любого человека сделает негодяем”, - угрюмо сказал он. “Он был по уши в долгах – Ту был скуп с ним. Всегда утверждал, что давать молодым людям деньги вредно для них. Дондал был вынужден соблюдать приличия ради своей гордости и так попал в руки ростовщиков. Таким образом, Ту - еще больший предатель, ибо он своей скупостью толкнул мальчика на предательство – и я мог бы пожелать, чтобы сердце Ту остановило мою точку зрения, а не его.”
С этими словами, злобно щелкнув зубами, пикт развернулся на каблуках и мрачно зашагал прочь.
Кулл повернулся к Далгару, который лежал без чувств, пока пиктские воины опытными пальцами перевязывали его раны. Другие ухаживали за королем, и пока они останавливали, очищали и перевязывали, Делкартес подошла к Куллу с тайной луны в ее темных глазах.
“Сир”, - она протянула свои маленькие ручки, теперь изодранные и запятнанные засохшей кровью. “Неужели ты теперь не сжалишься над нами – не удовлетворишь мою просьбу, если–” Ее горло перехватило от рыдания, “если Далгар будет жив?”
Кулл схватил ее за тонкие плечи и потряс в душевной агонии.
“Девочка, девочка, девочка! Проси меня о чем угодно, кроме того, что я не могу тебе дать. Попроси половину моего королевства или мою правую руку, и это твое. Я попрошу Горона позволить тебе выйти замуж за Далгара – я буду умолять его – но я не могу заставить его.”
Высокие всадники собирались в Садах, чьи сверкающие доспехи сияли среди полуголых волкообразных пиктов. Высокий мужчина поспешил к ним, откинув забрало шлема.
“Отец!”
Горон бора Баллин прижал свою дочь к груди со всхлипом благодарности, а затем повернулся к своему королю.
“Сир, вы тяжело ранены!”
Кулл покачал головой. “Не сильно – по крайней мере, для меня, хотя другие люди могли бы чувствовать себя окоченевшими и израненными. Но там лежит тот, кто принял смертельные удары, предназначенные мне; кто был моим щитом и моим шлемом, и только по нему Валузия выла о новом короле.”
Горон повернулся к распростертому юноше.
“Далгар! Он мертв?”
“Близок к этому”, - прорычал жилистый пикт, который все еще работал над ним. “Но он из стали и китового уса; при любой осторожности он должен выжить”.
“Он пришел сюда, чтобы встретиться с вашей дочерью и сбежать с ней”, - сказал Кулл, в то время как Делкартес опустила голову. “Он пробрался сквозь кусты и увидел, как я сражаюсь за свою жизнь и за ее, на вершине вон той лестницы. Он мог сбежать. Ничто не преграждало ему путь. Но он взобрался на отвесную стену навстречу верной смерти, как казалось тогда, и сражался на моей стороне так весело, как никогда не ездил верхом на пир – он даже не мой подданный по рождению.”
Руки Горона сжимались и разжимались. Его глаза загорелись и смягчились, когда он посмотрел на свою дочь.
“Делкартес”, - мягко сказал он, привлекая девушку к себе в укрытие своей закованной в сталь рукой. “Ты все еще хочешь выйти замуж за этого дикого безрассудного юношу?”
Ее глаза говорили достаточно красноречиво.
Говорил Кулл: “Возьмите его осторожно; отнесите во дворец; у него будет самое лучшее–”
Горон вмешался: “Сир, если я могу попросить – пусть его доставят в мой замок. Там лучшие врачи будут ухаживать за ним, и после его выздоровления – что ж, если на то будет ваше королевское соизволение, не могли бы мы отпраздновать это событие свадьбой?”
Делкарт закричала от радости, захлопала в ладоши, поцеловала своего отца и Кулла и вихрем понеслась к Далгару.
Горон мягко улыбнулся, его аристократическое лицо осветилось.
“Из ночи крови и ужаса рождаются радость и счастье”.
Король варваров ухмыльнулся и вскинул на плечо свой покрытый пятнами и зазубринами топор.
“Такова жизнь, граф; проклятие одного человека - блаженство другого”.
<