А в романе «Мастер и Маргарита»? В романе: «В саду никого не было. Работы закончились на закате, и теперь над Иудой гремели и заливались хоры соловьев». И еще раз: «Весь Гефсиманский сад в это время гремел соловьиным пением».

Вернувшись с экскурсии, лихорадочно листаю свою книжку «Творческий путь Михаила Булгакова», вышедшую еще в России. А у меня что по этому поводу? Вот — отмечено, что Булгаков нашел у Фаррара «описание Гефсимании в лунную ночь — с густыми тенями вековых маслин и трепетом лунного света на траве полян». Отмечено: «Фаррар уверял, что посетил „эту местность“ „в это именно время и в тот самый час ночи“».

И далее: «У Фаррара эта лунная ночь — пугающая, вызывающая „невольный страх“ — нема. В ней царит „торжественная тишина безмолвия“. У Булгакова — влекущая влюбленного Иуду — она прекрасна, полна густых ароматов и озвучена гремящими хорами соловьев…»

Все верно, даже слово озвучена, помечающее активное действие писателя. Выходит, я понимала, что произошло? Нет, конечно, просто меня спасла привычная верность формуле: что видишь — то и пиши, а чего не видишь — писать не следует. Смысл подробности в том, что Фаррар здесь был и его действительно поразила тишина этой ночи с полным отсутствием соловьев. А Булгаков здесь не бывал и не мог себе представить молчание этой сладостной, напоенной запахами ночи. К Фаррару писатель относился доверчиво, но безмолвию поверить не смог.

Завороженная булгаковским «эффектом присутствия», я повторила свидетельство Фаррара, так и не вникнув в то, что это — свидетельство.

И еще «одуряющий аромат», который в романе так естественно источают «стены роз»…

Здесь розы не пахнут, — говорит экскурсовод Лидия Миркина и что-то объясняет о сочетании климата, влажности и других важных вещей. То, что розы здесь не пахнут, мне, увы, уже известно. В Лоде, в котором мы как-то с ходу (и, кажется, навсегда) поселились, газоны на центральном бульваре плотно засажены кустами прелестных мелких роз, белых и розовых. Как оказалось, местный мэр большой любитель розариев. (Потом мэр, человек еще молодой, внезапно умер, розы как-то сразу осыпались и исчезли навсегда.) Так вот на бульваре, украшенном бело-розовыми коврами, не было запаха роз, и это было так странно, что я наклонялась, касалась рукою цветка, как бы спрашивая: «Цветок, что с тобой?»

(Потом обнаружилось, что уже вырастили и благоухающие розы, которым никакой климат не помеха. Идешь улицей мимо одноэтажных домиков и вдруг — как оклик! — обернешься: из-за забора выглядывает прекрасный цветок на длинном стебле. Это он выбросил мне вслед благоуханное облачко и явно ждет ответа. Что ж, я здороваюсь с ним.)

Вероятно, Булгакову трудно было бы представить, что розы, занявшие в его творчестве такое огромное место (от «Белой гвардии» до последней задуманной пьесы о Сталине с ремаркой: «Сад. Стена из роз на заднем плане»), что розы могут не благоухать…

И более поразительная вещь до меня доходит, ошеломляя. Доходит не сразу, но совершенно самостоятельно. Речь о погребении Иешуа Га-Ноцри в романе.

Новеньких «репатриантов» приобщали к прошлому страны, запечатленному в археологии. В частности, показывали сохранившиеся там и сям старые погребальные пещеры. Умершего укладывали в такой вот сухой пещере, вырубленной в скале, предварительно умастив маслами и завернув в похоронную пелену. Но укладывали не на землю, а на специально вырубленное в стене пещеры каменное ложе. Тело постепенно истлевало, а кости (в надлежащее время отвалив камень, запиравший вход) аккуратно и с соблюдением всех правил укладывали в небольшой продолговатый ящик для дальнейшего захоронения. Кости необходимы, чтобы умерший мог воскреснуть, когда его призовет Мессия.

Экскурсанты из России слушают, почтительно заглядывая в тесноту погребальной пещеры, потом возвращаются домой, открывают роман «Мастер и Маргарита» и не замечают, что у Булгакова хоронят иначе:

«…Левия Матвея взяли в повозку вместе с телами казненных и часа через два достигли пустынного ущелья к северу от Ершалаима. Там команда, работая посменно, в течение часа выкопала глубокую яму и в ней похоронила всех трех казненных.

— Обнаженными?

— Нет, прокуратор, — команда взяла с собой для этой цели хитоны…»

Постойте, а в Евангелии как? А в Евангелии именно так, как это происходило в Иудее около двух тысяч лет тому назад. Некто Иосиф из Аримафеи, человек богобоязненный и праведный, предварительно испросив разрешения у Пилата, уступает телу Иисуса свой собственный гроб, или погребальную пещеру, вырубленную им для себя:

«…и, взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею и положил его в новом своем гробе, который высек он в скале; и, привалив большой камень к двери гроба, удалился» (Матфей, 27, 59–60).

Булгаков Евангелие знал. Что же это — ошибка? Дерзость? Или непонятный мне художественный ход?..

…Прошло десятилетие, и новые израильтяне акклиматизировались, взглянули на мир другими глазами. Булгаковские экскурсии стали реже, почти исчезли. Четвертая религия не состоялась. А роман продолжают читать. На всех доступных языках — по-русски, по-английски и на иврите в новеньком переводе киевлянина Петра Криксунова. И ни история с соловьями (которые все равно уже поют) и с розами (которые все равно уже благоухают), ни даже похороны Иешуа Га-Ноцри, так странно похожие на похороны в России, не отвлекают читателя. Роман живет — и «эффект присутствия» в нем по-прежнему налицо…