Действие развивается линейно, и оба потока времени соединяются в конце концов, странным образом соединяются, разделенные почти двумя тысячелетиями…

Но есть у романа и другое построение — образно-мотивное. И вот мотивы романа — то есть образы, штрихи, кусочки мелодии — не продергиваются ниткой через повествование, а как бы собраны в одном пучке, откуда бросают свет во все стороны.

Место этого странного пучка, в котором как бы зарождаются мотивы романа, отнюдь не первая глава. Это глава 13-я — «Явление героя».

Есть какое-то странное «завязывание» этих мотивов в одной точке, в одном узле, в главе 13-й — «Явление героя», там, где мастер рассказывает о себе.

В этом разделе пройдет тема — глава 13-я как фокус романа, и отсюда — выводом и продолжением — Иван как повествователь, как автор, и о том, что часть первая и часть вторая романа написаны, кажется, по-разному. (Кстати, эта тональность второй части — За мной, мой читатель! — доработана при последней правке — в шестой редакции (проверить!)

Здесь возникает мотив ножа… Мотив солнца… О луне мастер не говорит… Ее нет в его повествовании, но он сам приходит в лунном свете… И уже здесь, в доме скорби, называет ее: «луна ушла». И его облик навсегда остается для Ивана осиянным лунным светом…

В главе 13-й, главе, которая является как бы домом мастера (самая реальная глава в романе) — розы:

«Нет, я люблю цветы, только не такие, — сказал я.

— А какие?

— Я розы люблю». (с. 137)

Дом этих роз. Дом, где прозвучало об отравлении. Дом, над которым шумели сладостно майские грозы… (с. 139)

Глава 13 — «дом» автора — «дом» его героя, мастера… Музыка «евангельских» глав; совсем другая музыка глав фантастических; лихая, звучащая улицей сатирическая стихия… И лирическая, исповедальная, звучащая так просто, как может звучать тихий разговор с самим собой (исповедь мастера).

Здесь все просто и кратко. И почти все мотивы намечены (упомянуты, присутствуют) здесь. Часы… Розы… Тема отравления… Мотив ножа…

В структуре романа как бы два крыла: рассказ об одном дне в древней Иудее и трагедии Понтия Пилата — и ослепительное торжество сатаны. А между ними — сердце романа, глава 13-я, скромный рассказ безвестного мастера о его творчестве, любви и драматической судьбе.

Мотив яда в 13-й главе звучит дважды. И дважды звучит мотив розы.

Уже упоминавшийся ранее мотив ножа тоже возникает в главе 13-й, и тоже дважды. «Любовь выскочила перед нами» и «Что точить? Какие ножи?»

Оба мотива — розы и яд — уже прозвучали в романе. Но они не продолжились здесь, они не отразились здесь, нет, они как бы отсюда — прожекторами — бьют в главу 2-ю («Понтий Пилат»), в начало романа, и далее — в главы о великом бале у сатаны.

После бала (розы кончились) они возникают в последний раз — разорванными в клочья туфельками Маргариты. И на столе у нее «неизвестно кем поставленные» белые ландыши…

Розы — образ, рожденный мастером. Может быть, символ жизни. (Ср. в «Белой гвардии».) Это розы мастера дают отсвет в его роман, в историю Понтия Пилата. И они же — живые и реальные розы мастера — дают загадочным образом отсвет в картины великого бала у сатаны — отсвет сочиненности этого бала, его связи с мастером, с образом мастера, с личностью мастера… Красные и белые розы на великом балу. Розовое масло, в котором моют Маргариту…

И не только с мотивом зеркала — как странно обходит мастера мотив лунного света… В его рассказе о работе над романом и о встрече с любимой мотив солнечного света кратко проступает. Лунного света в этом повествовании нет. В лунном свете мастер является Ивану в лечебнице…

Откуда струится это отражение, это повторение образов-мотивов? Понтий Пилат — с этими отражениями роз и мотива яда — это сочинение мастера. А бал? Ведь мастера на нем нет?

Неужели бал — это создание Ивана Николаевича Понырева? Иваном написан роман? «Я теперь другое буду писать…» Мы расстаемся с ним в эпилоге, когда он проходит по знакомым местам, а потом ему снится гроза на Лысой Горе… Теперь он историк, он другой человек. Может быть, мы расстаемся с ним в преддверии его будущего? А будущее его — этот самый роман, который мы дочитали?

Вот такой намек оставил нам писатель. Доработал ли он его? В сюжете этого почти нет. Это есть пожалуй в движении образов — движении мотивов розы и яда. И мотив грозы…

Может быть, это вторичное: отражение роз, присутствующих в жизни мастера… То есть правильнее было бы: сначала розы у мастера, а потом — бессознательно отраженные им — розы Пилата. Нам даны сначала розы Пилата, потом розы мастера. Показанные Воландом, розы Пилата — как бы реальность. Но розы мастера — истинная реальность, о которой он говорит Ивану.