Как всегда, ничего нового. Снова будет ночь с редкими моментами забытья, когда кошмары будут прерываться, чтобы придумать новую муку. Снова пот будет пропитывать простыни, а глаза – блуждать в темноте в поисках единственного фотона света. И снова света не будет, боль будет рвать мышцы и стягивать сухожилия в комок нервных судорог и тиков. Пройденный не единожды этап, с которым надо просто смириться и принять, как идущему долиной смертной тени не убояться зла.

2. Уютный свет свечи наполнял тёплым светом келью, разгоняя неверным светом тени по углам сознания. Джон молился с духовным жаром, могущим поспорить с теплом фитиля, взывая к Богу и умоляя избавить от мороков ночного наваждения и грядущих кошмаров долгой ночи. Но в ответ лишь звон тишины в ушах, гул горячей крови в голове и таящий воск в подсвечнике. Тьма полностью вступила в свои права, протянув свою ладонь над целым полушарием на срок, пока её не разорвёт линия неумолимого терминатора грядущего восхода.

Терпение мрака было неистощимо, он ждал, когда свеча истает, оставив после себя странную фигуру в наплывах воска и легкий аромат. Рано или поздно, это случится из-за нерушимых законов физики. Свет исчезнет и тени из углов заполнят комнату до потолка, жадно выискивая глазницами без глаз и носами без ноздрей скорчившегося человека. Тишина ночи наполнится неуловимым цокотом невесомых когтей, шорохом крыльев, подобных чёрному дыму и шёпотом глоток, что истлели столетия назад. Демоны всегда выходят по ночам, ибо противен им лик солнца, напоминающий падшим о божественном свете, что они утратили навсегда. Джон лежал на спине, смотря глазами в темноту и слушал, что рассказывают искушающие голоса. Были ли это демонические голоса извне или собственные порочные мысли – давняя загадка, которую исступленный разум давно отбросил в тщетных попытках отгадать.

Изредка темное окрашивалось всеми оттенками красного, наводящего на мысли о крови, огне и страданиях, гулко стучало в лоб, требуя впустить зло в разум, чтобы разрушить духовный чертог, оставив хаос и разрушения, покрытые пылью и тленом. Сотни уловок и тысячи хитроумных фокусов безуспешно пытались сломить сосредоточенность ума в попытках поработить душу, заставить страдать, преклонить колени перед злом, которое жило своей странной жизнью лишь по воле Господа, хоть и старательно скрывало этот постыдный факт биографии. Но несгибаемости спины Джона могла бы позавидовать корабельная мачта «Пекода», и каждая попытка разбивалась о несокрушимую волю и крепко стиснутые зубы смертного, что не желал сдаваться. Говорят, что Иисус всего сорок дней провёл в пустыне, искушаемый нечистым; сколько таких ночей было на счету монаха, не ведал даже он сам. Незачем считать часы пытки, которая всё равно задумывалась, как вечная.

Обитель давно была погружена в тишину, колокол не отбивал ночные часы, чтобы не мешать отдыху и сосредоточению тех, кто предпочитал молиться и в ночи. Лишь самый чуткий слух хищника мог бы уловить дисгармоничную симфонию дыхания многих тел, шелест бусин в чётках, что обегали бесконечные круги ночных молитв и редкое поскрипывание кроватей, когда кто-то из братьев менял позу. Но хищнику был интересен только один добровольно заточивший себя духовный странник, лишь его запах привлекал к себе неслышную тень, которая в стремительном рывке или долгими кругами пыталась овладеть бедной душой, томящейся в страдающем теле. Пытка повторялась в бесчисленных вариантах, а суть всегда оставалась неизменной: сломить, победить, побороть Джона.

Он не был ни самым верующим, ни самым добродетельным человеком. Обычный мужчина, чья жизнь уже сделала широкий шаг на пути к длинному закату, ни одарённый и особо не интересный. Больше делающий простую работу, чем думающий о смысле жизни и веры. Смотрящий вовне, а не в себя. Но его избрали для ночной пытки и не было ответов на его вопросы, непрестанно задаваемые равнодушной темноте. ему позволяли погрузиться в сон без сновидений, но лишь тогда, когда острота переживаний начинала притупляться и лишь для того, чтобы измученный мозг отдохнул, синапсы перезагрузились и пытка вновь обрела первоначальную яркость переживаний и страданий.

Бесконечное повторение, раз за разом в поисках мельчайшей трещинки, в которую могли бы вцепиться загнутые крючья когтей, расшатать и рвануть сияющую броню, защищающую мягкое сознание от жестокости мира. Попытки проникнуть не ослабевали, комната гудела в ритме сердца, качающего тревожную кровь по венам в быстром ритме танго. Неподготовленному к таким нагрузкам грозила бы смерть от массивного инфаркта, но оживший кошмар из преисподней заботился о своей жертве, оберегая её от такого простого выхода на тот свет. Стокгольмский синдром наоборот, не заложник испытывает чувство симпатии и привязанности к террористу, а сам агрессор притянут к жертве невидимыми нитями понимающей эмпатии и любви. Любви странной, горкой, как полынь и оставляющей рубиновые мазки боли на незаживающем полотне исполосованной души.

Неспешный звёздный круг продолжал своё вечное движение, неизменное в своей простоте небесной механики. Силы ночи таяли, уступая время и место разгорающемуся розовому свету зари, неохотно, скрежеща стертыми за тысячелетия зубами, но ещё имея силы для того, чтобы держать в своих лапах исковерканную душу. Новое разочарование, безумный шелест вздохов, обещающих скорое возвращение и свежие, изощрённые попытки проникнуть в суть разума напоминали Джону, что битва хоть и выиграна, но впереди долгая война на истощение и излом. Без пощады, жалости и сочувствия к побежденным, неумолчная, в тихую ведущаяся за каждую душу и разум – эта война исковеркала вереницу душ, которые были придуманы не для противостояния злу, сдавшихся, павших, уставших сопротивляться давлению мрака, который на этой войне всегда выходил победителем.

3. Мисер устало откинулся на кресло, вновь его рассказ не прошёл даже первоначальный отбор на конкурс, на почте висело письмо, но и так было понятно, что внутри: длинный разбор всех ошибок, неправильного использования слов и метафор, невнятный сюжет и пожелания удачи в следующих отборах. Длинная череда отказов уже не злила, как было раньше, а вырывала лишь обескураживающее недоумение "как так, ведь мамочка же говорила, что я гений и мне надо публиковаться". Вереница ироничных комментариев в личном блоге, жесткая критика на других писательских форумах, пожелания заново обучиться в школе и пройти хоть какие-то писательские курсы – всё это давно не вызывало желания спорить и аргументировать свою позицию, вступая в многочасовую перепалку с оскорблениями и гоготом зрителей, наблюдающих за отчаянными попытками оправдаться.