Мама Мусю на руки схватила и поцеловала её в макушку, а потом меня поцеловала и назвала героем. А я никакой не герой. Я чуть не стал предателем.

Дома мне мама царапины перекисью обрабатывала, очень приятно дула мне на руку и отчитывала Мусю ласковым голосом: «Муся, как же ты могла Костика поцарапать? Он же тебя спас!» Таким же ласковым, как за подранный стул Мусю ругала. Но я не обижался. Я вот что подумал: если маме для полного счастья нужно, кроме нас с папой, любить кошку, то пусть любит.

Папа сразу пошёл досматривать футбол, мы с мамой тоже сели рядышком, чтобы составить ему компанию. А Муся… Снова забралась ко мне на колени. Но я её, конечно, уже не трогал. Пусть лежит себе, раз ей так нравится. Я потерплю.

Мама почему-то стала преувеличенно удивляться, радоваться и сказала: «Видишь, какая Муся умная? Ты теперь её герой!» Она ошибалась. Муся просто почувствовала, что за мной надо присмотреть, что я могу вырасти не очень хорошим и совсем не честным человеком. А мама никак не унималась и хвалила меня, поэтому я сказал папе: «Вообще-то, я не люблю футбол, а смотрю просто с тобой за компанию, чтобы тебе было не скучно» – и пошёл в свою комнату. Без Муси.

У меня во дворе есть прозвище. Меня дразнят «дедом». Так и здороваются часто: «Привет, дед». Это всё потому, что я чаще не с пацанами играю, а с дедами сижу в беседке. Но это случайно так получается. Это не я к ним пристаю, а они ко мне. Если я вижу, что в беседке кто-то сидит, я ни за что к ней не подойду, чтобы меня внутрь не позвали. Все знают, что я там люблю быть один. Но иногда ко мне деды сами приходят. Вот мы и сидим там вместе. Не могу же я встать и уйти, когда ко мне кто-то из стариков подсаживается? Это же будет неуважение. А я знаю, как обидно, когда подходишь к пацанам, которые во что-то интересное играют или смеются над чем-то, а они сразу замолкают или, ещё хуже, говорят: «Пойдём отсюда», – и уходят, а ты, как дурак, стоишь один.

Бывает, могут спросить: «Тебе чего?» А я не знаю ответа на этот вопрос. Я придумывал дома какую-нибудь классную фразу для начала разговора, но, когда подхожу, боюсь, что не смогу сказать, как дома подготовился, и торможу. Ну и вот. Так всё общение обычно и заканчивается.

Наверное, я добрый человек, потому что, когда ко мне кто-то подходит, я никогда сразу не ухожу, даже если мне неприятно. Я хотя бы скажу что-то вежливое перед уходом и «обосную». Это слово очень нравится папе.

Дедов я, вообще, обижать не хочу. В них есть что-то детское. Они мне нравятся. Их даже немного жалко. Некоторые очень умные, но всё равно ведут себя иногда как детсадовцы. Они любят собираться в нашем дворе за столом. Иногда просто сидят, на всех глазеют, а иногда в шахматы играют или в домино. И это очень удобно: их родственники всегда знают, где их искать. У нас в переулке ещё ни один дед не потерялся.

Когда сильно жарит солнце или дождь идёт, то не все деды во двор приходят. А те, что приходят, сразу ко мне в беседку усаживаются поболтать. Сначала они всегда разговаривают о погоде. Это такое долгое перечисление того, что происходило вчера. Потом говорят о том, как погода изменилась сегодня, и рассуждают, какой она будет завтра и следующей зимой. Это мирный разговор.

Потом чаще всего идут воспоминания. Это моя любимая часть разговора. Дедушка из дома № 3А рассказывает про то, какой наша улица была, когда он был маленький. Он у нас единственный старожил. Все остальные деды уже позже приехали. Мне нравится представлять, какие они все были молодые и могли бы не в беседке сидеть, а бегать по двору и играть в какие-нибудь игры. Может, и я бы с ними поиграл.

Иногда они про работу разговаривают или про свои семьи, но, о чём бы ни говорили, рано или поздно разговор доходит до политики. Вот этой части я очень боюсь. Здесь мне всегда хочется побыстрее встать и уйти без всяких объяснений, потому что мне кажется, что эти старые люди обязательно подерутся. Однажды точно подерутся. По крайней мере палками друг на друга они замахиваются и страшно кричат.

Я почти ничего не понимаю, про что они… Одно я усвоил: политика – большая гадость. Как только о ней заходит речь, люди страшно меняются.

Родители мне сказали, что однажды я тоже должен буду в политике разбираться, чтобы знать, за кого голосовать. Я хорошо подумал и решил, что если бы я и мог за кого-то проголосовать, то только за себя, потому что я никогда не кричу и не дерусь с дедами. Мне всех их очень сильно хочется успокоить. А ещё я переживаю, чтобы никому из них плохо не стало.

Пал Семёнычу из второго дома как-то чуть в больницу не пришлось ехать после такого политического спора. Ему даже дочка лекарство принесла. Но он, пока не стал задыхаться и за сердце держаться, даже пытался одного дедушку палкой стукнуть.

Я однажды набрался смелости и, когда в дождливый день три деда ко мне в беседку пришли, поздоровался с ними и вежливо их попросил не разговаривать про политику, потому что это опасно для их здоровья. Деды смеялись и думали, что я шучу. Я давно привык к тому, что, когда говорю что-то важное и серьёзное, взрослые думают, что это шутка. А я почти никогда не шучу. Я очень серьёзный человек. Да и какие уж тут шутки, если людей спасать надо? Вдруг опять за каплями бежать придётся или скорую вызывать.