— Здравствуйте, Тамара Никитична! Меня зовут Эрик Андреевич, Борис берет у меня уроки живописи, и я требую объяснений, кто дал вам право самолично, не разобравшись, не допускать его на конкурс.

Химоза раскрыла рот, пораженная такой дерзостью, у нее аж брылы затряслись. Ого! Вот уж не ожидал от Эрика такой жесткости: глаза мечут молнии, бородка подрагивает, плечи напряжены. Да он за своего ученика переживает, как за себя! Илона Анатольевна взяла конкурсные рисунки, протянула завучихе, та посмотрела на них, на Бориса, покачала головой.

— Я согласна: верится с трудом.

Мама открыла папку, разложила другие рисунки по столу.

— Вот, смотрите, другие его работы, и серьезные, и ученические.

Учителя обступили стол. Борис крикнул:

— Смотрите! — И рванул к доске, взял мел и принялся рисовать, закрыв свое художество спиной.

А когда он отошел, с доски злобно взирала нарисованная мелом Тамара Никитична.

— Невероятно! — воскликнула Роза Джураевна, теперь отпираться было бессмысленно.

Эрик сказал:

— По-моему, бесспорно, что эти работы — руки Бориса.

Никитич хмурилась, глядя на свой портрет — видимо, сама себе не нравилась. А как тут понравишься? Такой только в концлагере работать.

— Ну согласитесь же — сложно поверить, — стояла она на своем, но теперь не обвиняла Бориса, а оправдывала себя.

Илона Анатольевна взяла Борины работы и проговорила, обращаясь к Розе Джураевне:

— По-моему, инцидент исчерпан. Рисунки надо вернуть на стенд и пересмотреть результаты конкурса.

Эрик и Никитич глядели друг на друга, как два ощетинившихся волка. Видно было, что не успокоился учитель, готов сыпать обвинениями — его-то химоза не запугала.

— Исчерпан… — проворчал Эрик и уперся руками в стол. — Как же вам не стыдно! В ваших руках — судьба талантливого человека, как же можно — вот так, а? Вы же его классная руководительница! И не знаете о Борисе ничего! Почему вы так поступили? Почему ничего не выяснили и чуть не уничтожили мечту ребенка? Его веру в справедливость? Таких, как вы, на пушечный выстрел нельзя подпускать к детям!

Мама, которая сама боялась Никитича до икоты, неверяще смотрела, как та молча обтекает. На лице Илоны Анатольевны читалось торжество, хотя, казалось бы, какое ей дело до чужого мальчика? Зачем портить отношения с коллегами? От всей души захотелось сделать ей что-нибудь хорошее, ведь добро нужно поощрять!

— Вы даже не извинились! — продолжал Эрик позорить Никитича, которая покрывалась красными пятнами, и сказать ей было нечего.

Я взял учителя за руку.

— Спасибо вам огромное. И вам, Илона Анатольевна, Роза Джураевна и все, кто пришел.

— Спасибо! — проговорил Борис, давясь слезами, и вылетел из кабинета.

Эрик продолжал наседать на химозу:

— Только попробуйте сживать его со свету! Я вам этого с рук не спущу! У меня знакомые в Управлении образования и в редакции «Вестника»!

Мама, живущая по принципу «как бы чего не случилось», приобняла Эрика и начала уводить из кабинета, рассыпаясь в благодарностях. Я направился за ними, а учителя остались разбираться с Никитичем.

Вот так все оказалось просто. Больше чем уверен, что мы с Борисом ничего не доказали бы, если бы не позвали взрослых в свидетели.

За дверью нас обступили члены бойцовского клуба, пожертвовавшие полдником — включая Алису, Каюка и Яна.

— Ну? — спросил Илья.

— Дракон повержен! — отчитался я. — Справедливость восстановлена!

— Ура! — сказал Илья.

— Ура-а-а! — подхватили остальные, радостно захлопали, а Ян понесся по коридору, изображая самолетик.

Справедливость была восстановлена. Не первая, но очень значимая наша победа.

Друзья, очень постараюсь выложить продолжение во вторник, но в связи со сложившимися обстоятельствами, не могу обещать. Гарантированно в субботу, когда (надеюсь) решу свои проблемы — много и сразу, а дальше — каждый день.

Когда все наши переместились к кабинету физики, а Эрик, пожав нам руки, убежал, мы с Борисом отправились провожать маму, которая, в отличие от нас, вид имела нерадостный.

Выйдя в школьный двор, она бросила с упреком:

— Ну вот и стоило меня с работы срывать? И так проблемы, а тут еще и отпрашиваться пришлось!

Борис, который шел чуть ли не танцуя, замедлил шаг, улыбка сползла с его лица, и он уставился на маму непонимающе. У него — первая в жизни значимая победа, крылья расправились и трепещут и тут — на-на тебе под дых! И обиднее всего, что не от чужих прилетело, а от своих. Меня захлестнула злость, я скрипнул зубами.