И еще его нога. Теперь он все время хромал. Но не подумайте, что он об этом хоть словом обмолвился. Ни за что.

Она убрала со стола, вытерла столешницу, расправила клеенку, переставила горшки с геранью и полила цветы, убрала муку и масло, наклонилась и поправила бахрому на ковриках, а когда снова распрямила спину, успела поправить картину, переставить фарфорового ангелочка на полку повыше и счистить пятно со шкафчика над мойкой.

После этого налила себе чашку полуостывшего кофе и прислонилась к мойке, чтобы насладиться коротким заслуженным отдыхом, пока варятся пальты. Все чаще она начала задумываться о том, как сложилась жизнь, как жизнь катилась по одной и той же кривоватой колее из прошлого в настоящее, и о том, почему все сложилось именно так, как сложилось, и, что самое главное, о том, как все могло быть иначе. Она так нахмурилась, что лицо ее сморщилось, словно изюмина. Досада осела в теле большим черным комом, который, казалось, рос с каждым днем. Если так пойдет и дальше, то скоро она полностью наполнится негодованием. Хильда могла перечислить бесконечное множество моментов, когда ей следовало поступить по-другому, когда она могла выбрать другую развилку и прийти совсем к другой жизни.

Жар от плиты заставил ее расстегнуть верхнюю пуговицу на платье. Она почесала свою плоскую грудь и подумала:

«Не, титьки мои не особо пригодились».

Неудивительно, что с годами они усохли и плотно прижались к ребрам, как будто тело хотело втянуть их внутрь. Наверное, это Господь так замыслил, что она суха, как Синайская пустыня, и пуста, как иссякший источник. Лицо ее снова сморщилось. В ней ничего не выросло и не пустило корни, не зародилась новая жизнь. Такой ей выпал жребий — жить в лесу, в глуши, в таком месте, куда не заезжала ни одна живая душа.

Бездетная и в глуши. В таком месте повелел ей Господь прожить свою жизнь с упрямцем Рубертом Перссоном и его дровами. Было очень больно сожалеть об упущенных возможностях и думать о том, как все могло бы быть. И зачем только она все это делала? Лучше бы она и вовсе много не делала в этой жизни.

Прежде чем занести дрова в дом, нужно убедиться, что они достаточно долго пролежали в поленницах и как следует просохли, иначе беды не избежать. Из-за простой небрежности долгие усилия могут пойти прахом. Если не соблюдать осторожность, можно развести сырость и занести плесень. Но такого в котельной у Руберта Перссона не случалось. Однако если хоть чуть-чуть потерять бдительность, все может сразу пойти наперекосяк.

Он поднял березовое полено и кивнул. Без сомнения, береза горит лучше и дольше других пород. Кроме того, березовая кора незаменима, когда нужно развести огонь. А сосна красиво и безмятежно потрескивает и в печи, и в камине, что само по себе создает уют. Он формировал штабеля дров, исходя именно из этого.

Присев на корточки, он размышлял о пожаре, разгоревшемся на Ближнем Востоке, и о черных столбах дыма над взорванными нефтяными вышками на Синае. Масса топлива в буквальном смысле улетучилась. Руберт был убежден, что война — это только начало чего-то более масштабного, чего-то, что навсегда укажет человечеству на грань и заставит так называемые богатые страны истерически запасать бензин, нефть и электроэнергию.

В будущем больше не получится обращаться с энергией как с чем-то само собой разумеющимся, даже заправить собственный автомобиль станет непросто, не говоря уже об отоплении домов мазутом или электричеством. Война за электричество и тепло только начинается и никогда не закончится.

Услышав голос Хильды, он вздрогнул и понял, что пора бы и поесть. Супруги сидели друг напротив друга и ели в полной тишине, только тикали настенные часы.

Если бы ему не приходилось сохранять в тайне задуманное, он мог бы подняться из-за стола и нежно сказать:

— Не вешай нос, жена, ведь грядут лучшие времена!

— Адриан, должно быть, поранился, — сказала она.

Руберт вскользь улыбнулся и снова напустил на себя серьезный вид. Через несколько секунд, прочистив горло, спросил:

— Он что-нибудь рассказывал?

— Поранился, когда рубил дрова, — ответила жена.

Адриан рубил дрова?

Руберт отрывисто засмеялся, но Хильда зло на него зыркнула, и он опустил взгляд в стол.

Руберт стоял в столярной мастерской и упорно работал при свете лампочки без плафона. В этой мастерской в сарае он хранился весь инструмент и станки для работы по дереву. Он ведь не только колол и складывал дрова, ему всю жизнь нравилось выпиливать и вырезать по дереву. На полу и в многочисленных шкафчиках лежали сотни деревянных кружек-кукс, которые он вырезал круглый год. Руберт дошел до предела в этой истории с похитителем дров.

В четвертом часу утра он принял решение. Пора сделать следующий, решающий шаг в войне за дрова. Решение назрело, и, если вора не остановить даже различными западнями, остается только один выход.

Решение казалось радикальным, так что Руберту пришлось уговаривать себя, что это именно вор своим поведением вынудил его такое решение принять.

Уединившись в глубине мастерской, Руберт начал работать с тщательно отобранными поленьями. Он просверлил в них горизонтальные отверстия примерно по двадцать сантиметров глубиной, а потом вырезал пробки, подходящие по размеру. Руки у Руберта дрожали, а на лбу выступили капельки пота.

Он постоянно оборачивался, как будто боялся, что кто-то зайдет к нему в этот поздний час. Но работа требовала большой секретности, свою тайну он должен унести в могилу.