Шрифт:
Те заухмылялись, а вот мне было ни разу не смешно. Черт, Штирлиц оказался на грани провала. Да что там говорить! Штирлиц провалился при первом же разговоре. Обидно-то как!
Глава 9
Утро того же дня
Резкая боль пронзила руку, Дарье застонал, сгибаясь и выпуская меч из ладони. Кровь ударила в голову, в глазах потемнело, один за другим вскипали, превращаясь в пыль, родовые амулеты, тело скрутило от охватившего его жара, следом пришел лютый холод. Проклятие ударило со всей мощью, не давая и шанса на спасение.
«Даже после второй смерти этот урод нашел способ отомстить», — мелькнула мысль, сменившись злостью.
Дурак! — обругал себя Дарье. Должен был догадаться, что сильное проклятие среагирует на живую плоть даже сквозь ткань. А тот, кто наложил его на меч, не поскупился, принеся в жертву несколько жизней. Рассчитывал, что меч привлечет внимание кого-то из королевской семьи. Почти угадал.
— Дарье, что с тобой?! — встревоженно крикнул принц, заметив его состояние
— Не подходи, — просипел князь, смаргивая заливающий глаза пот.
Проклятие, если оно обезличено, можно разделить, прикоснувшись в первые секунды к кому-то живому.
— Не пускать, — бросил он напрягшейся охране, превозмогая скручивающую тело боль.
Его послушались, вставая суровой стеной между ним и его высочеством. Далмар ответил сочным матом.
— Дарье, не дури, ты знаешь, я могу его замедлить!
А ведь и правда может, но какой ценой?!
— Не смей! — прохрипел князь, боясь даже думать о том, что случится, если принц пострадает. На нем же все королевство синих держится, и трон до сих пор не под ним лишь потому, что дурак отказывается жениться. Его величество грозился на днях изменить закон и короновать наследника без всякой женитьбы, но тут удачно случилась очередная война.
— Идиот! — Далмар разразился очередной бранью, в которой уже слышалось отчаяние.
Дарье согласился — идиот, и потому сейчас расплачивается за свои ошибки. Как ни странно, но на пороге смерти он жалел лишь об одном — что не успел найти сероглазую незнакомку и сказать спасибо.
Валиться на изгаженную останками мертвецов землю было настолько противно, что Дарье продолжал стоять на одном колене. Почти теряя сознание от боли, он цеплялся за эту брезгливость, как за последний шанс.
Запястье внезапно охватил спасительный холод, заставивший боль замереть в недоумении.
— Только посмей умереть, придурок! — В голосе Далмара слышались едва сдерживаемые слезы. — Учти, я на тебя трачу семейную реликвию. Единственную, между прочим. Я помню, как ты отца закрыл, принимая на себя второй удар. И сейчас именно я должен был взять тот меч! Я, а не ты! Так что не смей умирать за меня, не позволю, слышишь?
— Ваше высочество! — испуганный возглас охраны.
«Ни к хляби негодная охрана», — подумал Дарье и пообещал себе заменить всех, если очнется.
— Это лишь порез, что вопишь, как девица в первую ночь? — устало отмахнулся от переживаний охранников принц. — Старая вещь, такая лишь на крови работает, причем на моей.
«Прибью, — уверился в собственных планах Дарье. — Приду в себя и сразу прибью поганца за то, что на меня семейную реликвию тратит. Наверняка ведь одноразовая вещь».
Холод полз выше, дошел до локтя и замер там, но боль начала утихать по всему телу.
— Чувствуешь что-нибудь? — озабоченно поинтересовался Далмар.
Дарье поднял голову. Посмотрел на пережимающего окровавленную ладонь принца, на свое заляпанное кровью запястье, которое обмотала серебряная цепочка с камнем посередине, сжал и разжал пальцы, ощущая руку как нечто чужое, скривился:
— Пороли тебя мало.
Далмар облегченно выдохнул, заулыбался:
— Раз ты вспомнил о порке, значит, жить будешь.
Дарье помогли встать. Он покрутил скованным запястьем, нахмурился.
— Зачем? — спросил у друга. — Это лишь отсрочка смерти. Такое проклятие никому не снять.
— Почему не снять? — ухмыльнулся Далмар, подмигнул. — Сам говорил, у нас тут маг жизни бегает. Найдем ее и снимем.
Меня накрыла уверенность — хана. Сейчас допросят, а потом прикопают под деревцем. Черт! Я ведь почти поверила, что выживу и утром буду завтракать дома.
Глаза предупреждающе защипало. Только разрыдаться мне, пуская слюни, не хватает. Это тетеньке простительно, а дяденьке плакать никак нельзя, дяденьку после истерики никто уважать не будет. А впрочем... Не все ли равно?