Ждет, когда я заговорю. Вместо крови резко кипяток по венам. Облизываю губы.

Принимают тебя? Вот и проверь.

— Мой отец в тюрьме. Наркоман, ворюга, агрессор.

Открывает рот. Ничего не говорит.

— Мать терпела, пока он меня не избил. Я мелкий был. Не помню толком ничего. Посадили надолго. Так что… — провожу пальцами по волосам, не сводя с Ахметовой глаз. — Во мне точно дурные гены. Заметно?

Насчет не помню вру нагло. Не хочу ковыряться в тех событиях.

Оставим факты в таком виде. С наложением эффекта.

У меня вся жизнь такая. Как хроматическая аберрация.

30. Влюбилась и пропала

POV Маргарита Ахметова

У меня внутри распускаются цветы, бьет фонтаном радость, и вообще состояние такое, словно мою тушку переместили в инопланетную капсулу, где исполняются мечты, и нет золотой клетки со злобными надсмотрщиками.

Работу в помещении и над более привлекательным объектом мне не доверили.

Димочка привел меня на задний двор, где я видела их впервые с Артёмом.

На мне старенький комбинезон на два размера больше, чем я. Серенький. На голове кепка. На лице респиратор. Руки в перчатках.

Я держу маленький аэрограф. Хотя в помещении, где Шумов творит «чудеса», есть более объемный инструмент, который он назвал краскопультом.

Из всех его речей я усвоила лишь одно их различие — краскопульт нужен для изображения крупных деталей, а аэрографом изображают то, что помельче.

Все мои мысли заняты его словами и моими противоречиями.

Мы выводим тонкие линии. Толстые. Кривые. Округлые. Просто пятна. На бампере от машины.

Мой маньяк назвал это «тестовым вариантом».

Я возмутилась сначала.

Не кривожоп же, ну!

Оказалось, тот ещё… Пикассо…

Я то давлю сильно, то веду не туда. И конечности мои растут точно не из положенных мест.

Ворчу себе под нос. Дима посмеивается.

Ему легко. Он – профи.

— Мне пора создавать сайт, — отодвигаю респиратор вниз, разглядывая свое «произведение искусства».

— Какой?

— Безнадега точка ру.

Смеется. Мне нравится. И звук, и улыбка. Но больше всего глаза маньяка в это мгновение.

Дую губы.

Обнимает меня. Тыкаю ему аэрографом в ребра.

— Я буду стрелять.

— Не будешь.

Увереннее жмется. Мне очень нравится нежиться в его руках. И слова о его отце уходят на второй план. Тимур Тагирович помешан на контроле, и у него точно есть секреты. Не просто так он меня ограничивает в возможности передвижения. В связи с подслушанным разговором вся гиперопека приобретает другие оттенки, и они мне не по душе. Образы отвратны. И мне порой от них страшно. И я хочу забыться в этом моменте.

Ловя удушающую эмоцию, сама жмусь к Димочке. Пальцы под давлением приводят в действие механизм аэрографа.

— Ой… — отстраняюсь.

Футболка Шумова испорчена черным пятном. Улыбается.

— Все-таки выстрелила.

— Оно само. Я тут не причем.

Убираю в сторону его инструмент. Кусаю губу. Шаг назад. Его глаза тут же загораются азартом.

И вот за мной уже открыта погоня. Забегаю внутрь. Дима следом. Подхватывает за талию. Прижимает к стене. Впивается в губы.

Все…

Колени трясутся. Дрожащие пальцы взъерошивают его волосы. Я снова в воздухе, но ненадолго. Обвиваю ногами его торс. Распинает меня по стене со стоном. Это поза теперь наша любимая. Максимальное сопряжение, и мне хочется зайти дальше. Каждый раз хочется, но что-то мешает… То времени мало, то мои страхи плещутся. Вдруг мне не понравится? Вдруг будет больно? Или ему не зайдет?

Последнее для меня хуже всего почему-то…

— Съесть тебя хочу, — шепчет в губы, целует в шею, и мы снова тормозим на самом горячем.

Чувствую его эрекцию. Сама желанием истекаю. Не шевелимся. Только сорванное дыхание нарушает тишину. Мне кажется, сердце скоро выпрыгнет от забегов с поцелуями.

— Съешь, — краснею ещё больше, чем до этого.

Даю зеленый свет, обрубая свои сомнения.

Я прекрасно знаю, что чувствую. Его хочу. С ним хочу. Сейчас хочу.

Губы красивые. Глаза. Руки. Желание его!

Чего ждать?!

Когда у меня закончатся «веселые каникулы» у папочки на попечении?

Нет.

— Я же съем, Рита, — упирается лбом в мой. Дышит так, словно прошел спринтерский забег. Сглатывает.