– Ну, с успешным прибытием!

Хозяин отпил глоток, а Михаил рюмку полностью опростал.

– Немцы так не пьют, запоминай! Только небольшими глотками.

– Понял, учту.

– Я утром ухожу на службу, останешься один. Шторы не поднимай, на улицу не выходи, никому не открывай. Дом должен выглядеть пустым. Еда в холодильнике.

– Это что?

Книпке улыбнулся, показал на железный ящик в углу, подошел, открыл дверцу. Во дела! В холодильнике и ветчина, и копченая колбаса, и кастрюльки.

В Германии бытовые холодильники начали производить с двадцатых годов, в 1936 году население имело 40 тысяч этих полезных аппаратов. В СССР первые холодильники стали производить в 1939 году на Харьковском тракторном заводе, назывались ХТЗ-120. Они имели объем всего 120 литров, и выпущено было до начала войны таких устройств всего несколько сотен, разошедшихся по кабинетам партийных руководителей.

Такой агрегат для Михаила был в диковинку. Надо же, чего немцы придумали! На деле такими вся Европа и Америка пользовались. В СССР в первую очередь думали о тяжелой промышленности, пароходах и тракторах. А люди – потерпят, они же винтики, по образному выражению вождя. Сначала гражданская война, миллионные жертвы и исход за границу. Потом голодомор и вновь потери. Не успели оправиться – репрессии. А после – новая война. Только в одной Ржевской мясорубке было потеряно около миллиона бойцов и командиров убитыми, пленными, без вести пропавшими.

Понятное дело, Книпке – не рядовой эсэсовец. В переводе на армейское звание – майор. А по иерархии «СС» – штурмбанфюрер. В левой петлице – четыре квадратика, витой погон без звездочек. Дослужиться до такого звания долго и непросто. Даже по-человечески непросто. Кругом враги, надо носить маску фанатично преданного фюреру человека. И не месяц, а годы. Причем при повышении в звании и должности следовали проверки. На каждой можно было провалиться. Стало быть, готовили всерьез, и «легенда» была продуманной, безупречной.

Такое было нечасто, немцы люди педантичные и подозрительные, проверяют каждую бумагу. Да и архивы хорошо сохраняют. В СССР не так. После революции архивы уничтожили, сожгли. А ведь это и даты рождения, и судимости. В первую очередь в уничтожении архивов были заинтересованы уголовники. Нет архива – нет судимостей, чист, можно снова воровать и грабить. Для пролетарского суда он будет впервые оступившимся. Да и кто такой вор или бандит? Свой, заблудший пролетарий, и срок ему малый. Не то что кулаку-кровопийце за укрытое зерно, не сданное по продразверстке. В Сибирь его с семьей на двадцать лет, а имущество – изъять для колхозных нужд либо раздать деревенской бедноте.

В Германии жизнь каждого можно проследить от рождения до смерти. Государству хорошо, о гражданине известно все. Гражданину сложнее. Не поддержал Гитлера в тридцать третьем? Никогда не поднимешься в должности даже с рабочего до бригадира. А еще сложнее натурализоваться иностранцам, легально принявшим германское гражданство. И уж куда сложнее кадровым разведчикам.

Поэтому Михаил, даже не зная Книпке, безмерно его уважал. Да и не Хельмут Книпке он, а какой-нибудь Павел Смирнов. Только за давностью лет уже и язык родной подзабыл, не было практики. Прижился в чужой стране, даже думать должен на чужом языке.

Книпке отвел Михаилу комнату на втором этаже. Чувствовалось: почти не жилая она. На мебели пыль видна. Зато кровать – с панцирной сеткой. Михаил на такой не спал никогда. Сетка мягкая, да еще матрац. Разделся, лег и утонул. Живут же люди! С тем и уснул.

Проснулся в полдень, когда напольные часы на первом этаже стали играть мелодию. Сперва даже испугался, схватился за пистолет, который перед сном положил под подушку. От ареста, если случится провал, он не убережет. Но нескольких немцев угробит, а последний патрон – для себя. Наслышан был разведчик о пытках в гестапо, которые выдержать могли не все стойкие люди. Да еще немцы применяли «сыворотки правды». После укола человек покорно отвечал на любые вопросы, не в силах сопротивляться. Правда, после инъекции становился придурком, но кому он после допроса нужен? В лагерь его и в крематорий. Или в тюрьму Моабит, где была гильотина для «отработанного материала».

Умылся Прилучный в ванной комнате, побрился. Понюхал одеколон хозяина на полке. Понравился. Слышал в военном училище об одеколонах, но не пользовался никогда. В селе денег не было, а в училище не пользовался из курсантов никто, хотя в продаже были «Шипр» и «Тройной».

Не спеша дом обошел. Холодильник осмотрел, кусок копченой колбасы отрезал и съел. И был приятно удивлен вкусом. В магазинах Горького колбаса была ливерная или вареная, да и то не всегда.

А еще на всякий случай Михаил присматривал запасной выход. Второй двери не было, зато окон – целых четыре, чем не запасной выход? Но лучше бы до стрельбы не доводить. В разведке коли до стрельбы дошло, это провал. Тем более куда убежишь в столице чужой страны?

Хельмут вернулся около восьми вечера. Переоделся, принялся разогревать еду. Удивился.

– Ты что, ничего не ел?

– Неудобно хозяйничать в чужом доме.

– У меня паек старшего офицера. Так что не объешь. Питайся на здоровье.

На этот раз застолье было более продолжительным и сытным. Тушеные бобы с ветчиной, сыр, кофе.

– Извини, пристрастился к кофе. Может быть, ты чаю хочешь? Или молока?

– Я то, что и вы. Интересно попробовать.

– Я полагаю, раньше в Германии ты не был?