– Да, Берта, это правда. Да, Берта, это правда. – Дважды повторил он, а потом встал с кровати, застегнул рубашку и натянул брюки, надел носки и обулся, словно ему надо было полностью одеться, чтобы почувствовать себя защищенным во время предстоящего разговора. – Да, так будет всегда, хотя “всегда” – это всегда что-то расплывчатое, весьма условное. – И, защитив себя одеждой, он снова лег: устроил голову на подушке, а ноги прямо в ботинках положил на простыню, но сейчас это не имело никакого значения, и я не собиралась делать ему замечаний. – Если, конечно, ты захочешь остаться со мной. А если не захочешь, для меня все будет по-прежнему, да, для меня, но уже не для тебя. Ладно, расскажи мне как можно подробнее, что тут произошло.

И я начала ему рассказывать про Кинделанов, про то, как они хитро и вроде бы по-дружески ко мне подкатились и втерлись в доверие, как начали расспрашивать про его работу и что в конце концов сообщили о нем, о тех слухах, которые до них дошли, “скверных слухах”. Описала “эпизод” с зажигалкой и повторила слова Мигеля, наверное, самое худшее из всего им сказанного: “Он ведь ставит под удар и остальных тоже. Неужели ты и этого не понимаешь, дорогая Берта? Ты думаешь, те, кому он портит жизнь, не попытаются дать отпор? Не попытаются нейтрализовать его любым способом? Не захотят отомстить?”

На что я ответила со слепой покорностью: “Я сделаю все, что ты хочешь, Мигель”. А Мигель хотел, чтобы я выяснила правду, хотя многое они уже и сами выяснили, а потом, в зависимости от результата расспросов, повлияла бы на мужа. Вот теперь мне и предстояло приступить к такому разговору, и если я добьюсь успеха, это, безусловно, будет наилучшим вариантом для всех. Включая сюда и его врагов, включая сюда и Кинделанов.

– Как ты мог? Где ты на самом деле пропадал столько времени? Ты понимаешь, что ты натворил? – Эти три вопроса я задала под конец и по возможности спокойным тоном (мне хотелось любой ценой сохранить спокойствие, не показывать своего отчаяния и не бушевать, пока он мне не ответит).

А он ответил то, на что, надо полагать, получил разрешение и что помогало ему сохранить лицо. Я часто перебивала Томаса какими-то вопросами, но они выпали у меня из памяти, там сохранились только его слова, и еще я подумала тогда, что некоторые ответы он просто выучил наизусть под диктовку, а порой мне казалось, что это говорит вовсе не Томас, а кто-то другой его голосом, стоя у него за спиной. И еще я подумала, что оделся он не для того, чтобы чувствовать себя защищенным, а чтобы владеть ситуацией и задавать тон, ведь куда уверенней держит себя одетый и обутый человек, чем тот, у кого под халатом голое тело.

– Раз уж так повернулись дела, – сказал он, – ты должна кое-что узнать, просто на всякий случай. Но только кое-что. Самый минимум, без чего нам нельзя обойтись. Я могу открыть тебе совсем немного. И привыкни к мысли, что все я не открою тебе никогда. Это невозможно, да и незачем. Тебе должно хватить следующего: я действительно работаю не только на Форин-офис, а еще и на секретные службы, но лишь время от времени. Началось это довольно давно, а вовсе не сейчас, хотя ты ничего не знала. Да, началось это давно, а значит, наша с тобой жизнь, какой была до нынешнего дня, такой и останется, а она тебя вполне устраивала, то есть ничего, по сути, не меняется. Меня направляют в разные места, и порой никто точно не знает, на какой срок, иногда это можно лишь предполагать, но обычно такие прикидки – пустое дело. Скажу честно: уезжая отсюда, я не знаю, когда вернусь, не знаю даже, куда меня занесет, это зависит от полученных заданий, от того, где и когда я буду больше нужен. Но так бывает не всегда, иногда я спокойно сижу в Лондоне. Ты не должна спрашивать, чем я буду заниматься – мне и самому это неизвестно. Никогда не спрашивай и о том, что я успел сделать, потому что в действительности я как будто ничего и не делал, этого не было, это нигде не зафиксировано, об этом не составлено отчетов – никаких отчетов просто не должно быть. Что бы ни произошло, я тут ни при чем, потому что мы, участники таких событий, существуем, но нас нет, или наоборот: мы есть, но нас не существует. Мы делаем что-то, но при этом ничего не делаем – или мы не делаем того, что делаем. Просто что-то происходит как природное явление. И никто не спросит с нас за это. Никто не отдает нам приказов, и никто никуда не посылает. Поэтому, если ты решишь остаться со мной, никогда ничего не спрашивай, некая часть моей жизни так и останется для тебя недосягаемой – будет только так и больше никак, и, хотя на нее уходит определенное время, ее словно бы и нет, даже для тебя. Да и для меня тоже. Но ты не должна волноваться. Эти Кинделаны… Ничего подобного больше не случится. Видно, произошла ошибка, они меня с кем-то спутали или искали человека, которого вообще нет на свете. Люди вроде них верят в то, чего нет. Но теперь они наверняка все поняли. Больше они никогда тебя не побеспокоят.

Помню, что на это я возразила довольно злобно:

– Тогда почему Мэри Кейт всего несколько дней назад позвонила мне из Рима или бог знает откуда? Почему она снова интересовалась тобой? И кто такие “люди вроде них”? Члены ИРА? Или кто? Ты был в Белфасте?

По разным причинам такая возможность очень мне не нравилась. Всего четыре года назад, в 1972-м, произошло то, что получило название “кровавое воскресенье” в городе Лондондерри в Северной Ирландии. Мне не хотелось бы узнать, что Томас был там, помогая англичанам, когда армия открыла огонь по безоружным участникам мирной акции, когда тринадцать человек было убито и сколько-то еще ранено, но виновные не понесли наказания и даже не получили порицаний. Мало того, время спустя сама королева вручила им награды. Если члены ИРА уже и раньше не стеснялись в средствах, то эта бойня помогла им оправдать свои действия в глазах населения и еще больше укрепить свой авторитет. Но Томас ответил мне только на первый вопрос, решительно повторив:

– Ты никогда ничего не должна у меня спрашивать. Просто эта пара еще не получила сообщения, что совершила ошибку. Уверяю тебя: сейчас им это уже известно. И ничего подобного больше повториться не может. Ты не должна бояться ни за Гильермо, ни за себя. Мои дела вас никоим образом не коснутся, и вообще никто не будет ничего обо мне знать. То, что произошло, – досадная случайность. Именно случайность, и она уже в силу этого не должна повториться. Они, так сказать, перестарались. Гонимые люди всегда слишком осторожничают и всех подозревают, а в итоге иногда им удается что-то невольно и угадать. Они похожи на полицейского, который считает, что преступление способен совершить любой и каждый. А коль скоро он вообще никого не исключает, то, разумеется, среди подозреваемых непременно окажется и виновный. Пожалуй, эти люди подозревают весь Форин-офис в полном составе, а значит, и меня тоже. Не волнуйся, клянусь, что такое не повторится.

– Ага, – отозвалась я, все больше распаляясь. Я вскочила, закурила сигарету и зашагала по спальне. При этом из-под пол халата при ходьбе выглядывали мои голые ноги, о чем я догадалась, снова поймав красноречивый взгляд Томаса. Трудно поверить, но некоторые мужчины способны думать о таких вещах в самый неподходящий момент, даже во время важных объяснений или ссор. Или он просто долго жил без женщины, предположила я и почувствовала стыд, поняв, что с наивной радостью желаю, чтобы так оно и было на самом деле. Но ведь об этом я тоже никогда ничего достоверно не узнаю, как и обо всем прочем, – ничего и ни о чем, ни где он был, ни что делал, и пора начать свыкаться с мыслью, что так будет всегда, если я останусь с Томасом. Но я не представляла своей жизни без него, ни о чем подобном даже не думала, хотя он внезапно и предложил мне подумать о таком варианте.