— Звучит неплохо.

— Но это означает, что нам надо идти через Великий Перевал.

— Звучит похуже.

— Это будет быстрее.

— Это будет смертельно, — сказал Миляга. — Я хочу увидеть Изорддеррекс. Я не хочу замерзнуть в Джокалайлау.

— Стало быть, мы пойдем более длинной дорогой?

— Я считаю, так лучше.

— Это удлинит наше путешествие на две или три недели.

— И удлинит наши жизни на много лет, — парировал Миляга.

— Можно подумать, что мы с тобой мало пожили, — заметил Пай.

— Я всегда придерживался убеждения, — сказал Миляга, — что жизнь не может быть слишком длинной, а количество женщин, которых ты любил, не может быть слишком большим.

Доки оказались послушными и надежными животными, одинаково уверенно ступавшими и по месиву грязи, и по пыли, и по мелким камушкам, и проявлявшими полное равнодушие к пропастям, которые разверзались в дюймах от их копыт, и к бурным потокам, которые пенились рядом с ними секунду спустя. И все это происходило в темноте, так как, хотя и прошло уже несколько часов, и, казалось, заре уже пора было заняться над холмами, павлинье небо спрятало свое великолепие в беззвездном сумраке.

— Может ли оказаться, что ночи здесь, наверху, длиннее, чем внизу, на шоссе? — удивился Миляга.

— Похоже на то, — сказал Пай. — Мой живот говорит мне, что солнце должно было взойти уже несколько часов назад.

— Ты всегда определяешь течение времени с помощью своего живота?

— Он более надежен, чем твоя борода, — ответил Пай.

— Где сначала появляется свет, когда наступает заря? — спросил Миляга, поворачиваясь, чтобы оглядеть горизонт. Когда он обернулся назад, в том направлении, откуда они шли, горестный стон сорвался с его губ.

— В чем дело? — сказал мистиф, останавливая своего доки и пытаясь проследить направление взгляда Миляги.

Ответа не потребовалось. Столб черного дыма поднимался между холмов, и нижняя часть его была подсвечена пламенем. Миляга уже соскользнул с седла и теперь взбирался на скалу, чтобы точнее определить местоположение пожара. Он помедлил на вершине всего лишь несколько секунд, а потом пополз вниз, обливаясь потом и тяжело дыша.

— Мы должны вернуться, — сказал он.

— Почему?

— Беатрикс горит.

— Как ты смог определить это с такого расстояния? — спросил Пай.

— Смог, черт возьми! Беатрикс горит! Мы должны вернуться. — Он взобрался на своего доки и стал разворачивать его на узкой тропинке.

— Подожди, — сказал Пай. — Подожди, ради Бога!

— Мы должны помочь им, — сказал Миляга. — Они были так добры к нам.

— Только потому, что хотели поскорее от нас избавиться!

— Ну что ж, теперь худшее случилось, и мы должны попытаться сделать все, что в наших силах.

— Обычно ты проявлял большее благоразумие.

— Что ты имеешь в виду «обычно»? Ты ничего обо мне не знаешь, так что не пытайся судить. Если не пойдешь со мной, то и отправляйся на хер!

Доки развернулся, и Миляга пришпорил его каблуками, чтобы он шевелился. Во время их пути дорога разделялась только три или четыре раза, и он был уверен, что они смогут найти обратную дорогу в Беатрикс без особых проблем. И если он не ошибся в месте пожара, то столб дыма послужит ему мрачным указателем. Спустя некоторое время, как Миляга и предполагал, Пай последовал за ним. Мистиф был счастлив, когда его называли другом, но где-то в глубине души он был рабом.

По дороге они молчали, что было вовсе не удивительно, учитывая характер их последнего разговора. И только однажды, когда они взбирались на ступенчатый хребет (долина, в которой был расположен Беатрикс, пока еще была не видна, но уже стало ясно, что дым идет именно оттуда), Пай-о-па пробормотал:

— Почему всегда это должен быть пожар?

И Миляга понял, как бессердечно он отнесся к его нежеланию возвращаться.

Картина разрушений, которую, без сомнения, им предстояло вскоре увидеть, была эхом того пожара, в котором погибла его приемная семья (с того дня они никогда об этом не говорили).

— Может быть, дальше я отправлюсь один? — спросил он.

Пай покачал головой.

— Либо вместе, либо вообще никак, — сказал он.

Дорога стала легче. Склоны стали более пологими, и тропа более ухоженной, да и небеса наконец-то стали светлеть — наступила запоздавшая заря. К тому моменту, когда их глазам открылось зрелище разрушенного Беатрикса, великолепный павлиний хвост, который впервые вызвал восхищение Миляги в небе над Паташокой, раскрылся у них над головой, и его красота придала видневшейся внизу картине еще более мрачный вид. Пожар продолжал бушевать, но огонь уже уничтожил большинство домов и окружавшие их березово-бамбуковые рощи. Он остановил своего доки и внимательно осмотрел окрестности с этого наблюдательного поста. Разрушителей Беатрикса нигде не было видно.