— Почему нет? Почему мы не можем начать сначала?

— Мы стары. И устали.

— Я нет.

— Тогда из-за же ты не отвоевал свою Империю, если не из-за утомления?

— Так это была твоя работа? — спросил Уайтхед, уже уверенный в ответе.

Мамулян кивнул.

— Ты не единственный человек, которому я помог обрести удачу. У меня есть друзья в высших кругах, все, как и ты, изучали Провидение. Они могут продать и купить полмира, если я их попрошу, — они должны мне. Но ни один из них никогда не был таким, как ты, Джозеф. Ты был самым голодным и самым могущественным. Только с тобой я видел возможность…

— Продолжай, — поторопил его Уайтхед, — возможность чего?

— Спасения, — ответил Мамулян и рассмеялся над этой мыслью. — Ото всего.

Уайтхед никогда не предполагал, что все это будет так: путаный разговор в белой кафельной комнате, двое стариков обмениваются своими бедами, переворачивая воспоминания как камни, глядя, как разбегаются вши. Это было намного более мягко и намного болезненнее. Ничто так не очищает, как потеря.

— Я наделал ошибок, — сказал он, — и я искренне сожалею об этом.

— Скажи мне правду, — проворчал Мамулян.

— Но это и есть правда, черт возьми! Я сожалею. Что еще тебе нужно? Земля? Компании? Что тебе нужно?

— Ты удивляешь меня, Джозеф. Даже сейчас, на краю, ты пытаешься торговаться и заключать сделки. Что за потеря! Что за ужасная потеря! Я мог сделать тебя великим.

— Я и есть великий.

— Ты же знаешь лучше, Пилигрим, — мягко сказал он, — чем бы ты был без меня, с твоим бойким языком и потрясающими костюмами. Актером? Торговцем машинами? Вором?

Уайтхед вздрогнул не только от язвительных насмешек. Пар за Мамуляном становился все более густым, словно в нем начинали двигаться призраки.

— Ты был ничем. По крайней мере будь любезен признать это.

— Я взял тебя на работу, — напомнил Уайтхед.

— О, да, — сказал Мамулян. — У тебя был аппетит к тому, что я давал тебе. Этого у тебя было в избытке.

— Я был нужен тебе, — повторил Уайтхед. Европеец причинял ему боль; теперь, вопреки своему здравому смыслу, он собирался причинить боль ему. Это был его мир, в конце концов. Европеец был здесь нарушителем — безоружный, безжалостный. И он просил, чтобы ему сказали правду. Что ж, он услышит ее — и плевать на призраков.

— Зачем ты был нужен мне? — спросил Мамулян. В его голосе внезапно появилось презрение. — Чего ты стоишь?

Уайтхед немного подождал, прежде чем ответить, затем он выбросил слова, не заботясь о последствиях:

— Чтобы жить вместо тебя, потому что ты слишком бескровный, чтобы делать это самому! Вот почему ты меня подобрал. Чтобы почувствовать все это через меня. Женщин, власть — все.

— Нет…

— Ты плохо выглядишь, Мамулян.

Он назвал Европейца по имени! Видите? Боже, как это легко! Он назвал этого ублюдка по имени, и не отвел взгляд, когда сверкнули эти глаза, потому что он говорил правду, — так? — и они оба знали это. Мамулян был бледен, почти бесцветен. Опустошенный от желания жить. Внезапно Уайтхед стал сознавать, что он может выиграть эту схватку, если будет ловким.

— Не пытайся сопротивляться, — сказал Мамулян, — у меня есть обязанность.

— Какая?

— Ты. Твоя смерть. Твоя душа, если хочешь.

— Ты «получил все, что я был тебе должен, и даже больше несколько лет назад.

— Это не было сделкой. Пилигрим.

— Мы совершили сделку и потом изменили правила.

— Это не игра.

— Есть только одна игра. Ты научил меня этому. И уж если я выиграл ее… остальное не имеет значения.

— Я получу то, что мне причитается, — сказал Мамулян тихо и настойчиво. — Это вопрос решенный.

— Почему бы просто не убить меня?

— Ты знаешь меня, Джозеф. Мне нужно это, чтобы закончить ясно. Я даю тебе время, чтобы ты закончил свои земные дела. Закрыл книги, избавился от старых обязательств, вернул землю тем, у кого ты ее украл.

— Я не думал, что ты коммунист.

— Я здесь не для того, чтобы рассуждать о политике. Я пришел, чтобы сказать тебе о своих сроках.

«Итак, — подумал Уайтхед, — дата экзекуции немного отдаляется». Он быстро выбросил все мысли о бегстве из головы, боясь, что Европеец учует их. Мамулян потянулся к карману пиджака. Изувеченная рука протянула ему большой сложенный конверт.

— Ты будешь распоряжаться своим имуществом в строгом соответствии с этими указаниями.

Все твоим друзьям, очевидно? — У меня нет друзей.

— Приятно слышать, — Уайтхед поморщился. — Я рад, что ты избавился от них.

— Разве я не предупреждал тебя о том, что это может стать обременительным?

— Я все это брошу. Стану святым, если хочешь. Тогда ты будешь удовлетворен?

— Как только ты умрешь. Пилигрим, — сказал Европеец.

— Нет.

— Ты и я, вместе.

— Я умру в свое время, — сказал Уайтхед, — не в твое.