Яффе прожил скромную жизнь. Родился он в полусотне миль от Омахи, там же выучился, там похоронил родителей, там делал предложения двум женщинам, но оба раза до алтаря дело так и не дошло. Несколько раз он выезжал за пределы штата и (после второго провала с женитьбой) даже подумывал перебраться в Орландо, где жила его сестра, но та отговорила: сказала, что он не сживется с людьми и с безжалостным солнцем. Он остался в Омахе — работал, терял работу, находил новую. Так он и жил, никого не любя и никем не любимый.

Но, сидя в одиночном заключении в комнате мертвых писем, он почуял запах горизонтов, о каких раньше и не подозревал. Этот запах разбудил в нем жажду странствий. Когда он видел лишь солнце, пригороды и Микки Мауса, ему было наплевать на них. Какой смысл любоваться подобными банальностями? Но теперь он знал больше. Существуют тайны, которые нужно разгадать, силы, которые нужно подчинить, а когда он станет повелителем мира, он уберет эти пригороды (и солнце, если сможет) и погрузит весь мир в жаркую тьму, где человек сможет наконец познать секреты собственной души.

В письмах много говорилось о перекрестках, и он долгое время воспринимал этот образ буквально — считал, что в Омахе он сидит на перекрестке дорог, куда и придет к нему Искусство. Но теперь, оставив город, он понял свою ошибку. Под «перекрестками» авторы писем имели в виду не места, где одна дорога пересекается с другой. Они имели в виду пересечение форм бытия, где человеческая природа встречается с иной и обе продолжают свой путь, изменившись. Пульсации и эманации таких мест давали надежду найти откровение.

Денег у него, естественно, почти не было, но это не имело значения. После бегства с места преступления все, чего он хотел, появлялось само. Стоило поднять большой палец, и машина тормозила у обочины, чтобы его подвезти. Каждый раз водитель направлялся именно туда, куда собирался Яффе. Как будто он был благословен. Когда он спотыкался, кто-то не давал ему упасть. Когда он был голоден, кто-то его кормил.

Одна женщина в Иллинойсе, что однажды подвезла его, предложила остаться с нею на ночь. Она первой подтвердила, что он благословен.

— Ты видел что-то необычное, правда? — прошептала она ему среди ночи. — Это у тебя в глазах. Из-за твоих глаз я и подвезла тебя.

— И дала мне это? — спросил он, указывая на ее промежность.

— Это тоже. Так что ты видел?

— Не так много.

— Хочешь меня еще раз?

— Нет.

Перебираясь из штата в штат, он повсюду замечал следы того, о чем его учили письма. Тайны приоткрывались при его появлении. Они признавали в нем человека силы. В Кентукки он случайно видел, как из реки выловили труп утонувшего подростка. Тело распростерлось на траве: руки раскинуты, пальцы прямые; рядом рыдала какая-то женщина. Глаза мальчика были открыты, пуговицы на ширинке расстегнуты. Яффе был единственным свидетелем, кого полицейские не отогнали подальше. С близкого расстояния он видел (снова глаза), что мальчик лежал, как фигура на медальоне. Яффе чуть было не бросился в реку, его остановил лишь страх утонуть. В Айдахо он встретил человека, потерявшего руку в автомобильной катастрофе. Когда они сидели и пили вместе, тот человек рассказал, что все еще чувствует отрезанную конечность. Врачи говорят, это фантом нервной системы, но он-то знает — это его астральное тело, по-прежнему целое в другом плане бытия. Он утверждал, что регулярно дрочит потерянной рукой, и предложил показать. Все оказалось правдой. Позже человек спросил:

— Ты видишь в темноте, да?

Яффе раньше не задумывался об этом, но теперь понял, действительно видит.

— Как ты научился?

— Я не учился.

— Может, астральное зрение?

— Может быть.

— Хочешь, я еще раз отсосу у тебя?

— Нет.

Он коллекционировал ощущения, каждое из них, он проникал в жизнь людей и проходил насквозь, оставляя за собой безумие, смерть или слезы. Он потакал всем своим желаниям, шел туда, куда звал его инстинкт, и тайная жизнь находила его, как только он входил в город.

Признаков погони за ним со стороны представителей закона не было и в помине. Может, они не нашли тела Гомера в выгоревшем здании, а может, сочли его жертвой пожара. Как бы там ни было, никто за Яффе не охотился. Он шел, куда хотел, и делал, что пожелает, пока все его желания не оказались удовлетворены и исполнены. Пока не пришло время шагнуть за грань.

Он остановился передохнуть в убогом тараканьем мотеле в Лос-Аламосе, Нью-Мексико. Он заперся в номере с двумя бутылками водки, голый. Задернул шторы, чтобы отгородиться от дневного света, и дал волю своему сознанию. Он не ел уже сорок восемь часов. Не потому, что не было денег, — деньги были, но ему нравилось легкое голодное головокружение. Подстегиваемые голодом и водкой мысли — порой варварские, порой изощренные — бежали быстрее, подбадривали и выталкивали друг друга наружу. Из темноты выползли тараканы и стали бегать по его лежавшему на полу телу. Яффе не обращал на них внимания, только поливал водкой член, когда они копошились там и член становился твердым, — это отвлекало. Ему хотелось только думать. Отключиться и думать.

В физической близости он познал все, чего пожелал: холод и огонь, чувственность и бесчувствие, он имел, и его имели. Он больше не хотел ничего — во всяком случае, как Рэндольф Яффе. Нужно найти иной способ существования и иной источник чувств. И секс, и убийство, и печаль, и голод — все должно обрести новизну. Но этого не произойдет, пока он не выйдет за пределы своего нынешнего состояния — пока он не станет Творцом и не переделает мир.

Уже перед рассветом, когда даже тараканы расползлись по щелям, он услышал зов.