— Слишком поздно вы помирились, — сказал Раговски, растаптывая в пыль битые чаши. — Возможно, если бы сюда явилось человек пятьдесят, и все разделяли ваши знания, у вас могла бы появиться надежда. Но, при текущем раскладе, вас численно превосходят.

— Численно? Хочешь сказать, у него есть приспешники? — удивился Хейадат.

— Иисусе Христе… В чем дело? Вуаль смертельная сковала разум мой, аль годы прошедшие сгноили? Вот честно не помню вас такими тупицами. Демон поглотил знания бесчисленных умов. Ему не нужна подмога. Не существует заклинания, способного его остановить.

— Нет, не может быть! — вскрикнул Феликссон.

— Уверен, три года назад я бы прибегнул к такой же беспомощной фразе, но это было до моей преждевременной кончины, братец Теодор [20] .

— Исчезнем! — воскликнул Хейадат. — Все в разных направлениях. Я улечу в Париж…

— Йяшар, ты меня не слушаешь. Слишком поздно, — сказал Раговски. — От него не спрячешься. И я тому доказательство.

— Ты прав, — согласился Хейадат. — Париж — слишком очевидно. Куда-то подальше, а затем…

Пока Хейадат лихорадочно излагал свой план, Элизабет Коттлав, очевидно, смирившись с текущими обстоятельствами, решила поговорить с Раговски более непринужденно.

— Сказали, что твоё тело нашли в храме Феместриона. Странное место, Длсозеф. Как ты там оказался? Он тебя туда привел?

Раговски замер на секунду и посмотрел на Коттлав.

— Нет, — проговорил он. — Вообще-то я сам там спрятался. За алтарем там есть комнатка. Она крохотная. В ней темно. Я… я думал, что буду там в безопасности.

— А он все равно тебя нашел.

Раговски кивнул и поинтересовался:

— И как же я выглядел? — его голос невольно дрогнул.

— Меня там не было, но по отчетам всех очевидцев — ужасающе. Он бросил тебя в той норе, а крюки так и остались в теле.

— Ты рассказал ему, где хранишь все манускрипты? — спросил Полтэш.

— Мне цепь с крюком желудок через задницу тянула, так что да, Арнольд, рассказал. Я визжал, как крыса в капкане. А потом он бросил меня там, и та цепь с крюком медленно потрошила меня, пока он не побывал в моём доме и не снёс в храм все, что я припрятал. Помню, я так жаждал смерти, что буквально молил его добить меня. Я рассказал ему даже то, о чём он не просил. Мне хотелось лишь умереть. В конце концов, моё желание исполнилось. И никогда в жизни я не был так благодарен.

— Иисусе! Увидь и зарыдай! — воскликнул Феликссон. — Взгляните на себя — разинули рты на его болтовню! Мы воскресили сукина сына не для того, чтобы слушать его сраные страшилки, а ради ответов.

— Ответов захотел?! — рыкнул Раговски. — Тогда слушай. Возьми бумагу и запиши местонахождение каждого известного тебе гримуара, памфлета и предмета силы. Каждого. Рано или поздно он все равно получит нужную информацию. Лили, ты — у тебя ведь имеется единственная существующая копия «Жестокостей» Сендереггера, так?

— Возможно…

— Пиздец, женщина! — покачал головой Полтэш. — Он же пытается помочь.

— Да. Имеется, — сказала Лили Саффро. — Она в сейфе под могилой моей матери.

— Запиши. Адрес кладбища. Номер участка. Нарисуй чертову карту, если нужно. Главное, чтобы ему было не сложно искать. Тогда можно надеяться, что он отплатит той же монетой.

— У меня нет бумаги, — пискнул Хейадат внезапно пронзительным, детским от страха голосом. — Кто-нибудь, дайте бумагу!

— Держи, — сказала Элизабет, вырвав листок из записной книжки, которую она только что достала из кармана.

Полтэш писал на конверте, прижав его к мраморной стене мавзолея.

— Не понимаю, как это удержит его от манипуляций с нашими мозгами, — сказал он, рьяно покрывая конверт малопонятными каракулями.

— Не удержит, Арнольд. Это всего лишь жест повиновения. Что-то, с чем никто из нас не был особо знаком. Но вдруг, — а я ничего не гарантирую — вдруг сработает.

— О, Боже! — воскликнул Хейадат. — Я вижу свет в щелях.

Маги оторвались от письма, чтобы посмотреть, о чем речь.

Холодный голубой свет проникал в мавзолей сквозь узенькие щели между мраморными блоками.

— Пришествие нашего гостя неизбежно, — сказал Раговски. — Элизабет, дорогая…

— Да, Джозеф? — откликнулась она, не отрываясь от лихорадочного письма.

— Будь добра, освободи меня, пожалуйста.

— Одну минутку. Дай мне закончить список.

— Будь ты проклята! Отпусти меня! — вспыхнул Раговски. — Я не хочу быть здесь, когда он явится. Не хочу больше видеть его ужасное лицо, никогда!