Раздался смех.

– А вот, собаку если взять, – начала, было, Елизавета Григорьевна. Но ее оборвал голос Коренева:

– Собаку? Что ты чушь городишь? В собаке целых три слога, куда ее в шараду? Думай, что говоришь, Лиза!

– Я и думаю. Не твое дело, – капризно воскликнула Елизавета Григорьевна. – Вот: собакадо, собакаре, собакаси…

Между тем, Конский, откинувшись в кресло, предался разгадке шарады и бормотал:

– Котдо, котре… нет, не так… тигрдо, тигрре… тигрси… ах, ты Господи! Что же это такое?

– Господа! Тигран. Я отгадала! – радостно воскликнула, вскакивая, Елизавета Григорьевна.

Коренев опять раздраженно прервал ее.

– Какой Тигран? Что с тобой?

– Ей-Богу, Тигран! Есть такое имя. В истории, я встречала.

– Сядь, Лиза. Опять ерунда. Причем Тигран? Ведь первое – животное, а второе – нота. Разве «ан» – нота?

Елизавета Григорьевна промолчала. Затем она спросила у жены Конского, которая держала в руках иллюстрированное приложение к газете с шарадами:

– Надежда Даниловна, дорогая, а ну прочтите еще раз условие. Как там сказано?

Жена Конского громко и внятно прочла:

– Шарада № 87. «Какое животное, с нотой в конце, будет человеком вполне?»;

– Ага, спасибо. Правда, что там еще нота нужна. Ну, будем подыскивать…

А Конский, не меняя раз принятой позы, продолжал сидеть в кресле и бормотать:

– Песдо, песре, песми… коньдо, коньре, коньми…

Между тем Кедрович уже снял пальто, стряхнул со шляпы снег, поправил волосы, галстух, откашлялся и громко постучал в дверь.

К нему на стук вышел сам Коренев, и Кедрович передал астроному просьбу редакции.

– Мы напечатаем эту заметку под отдельным заглавием с указанием вашей фамилии, – добавил Кедрович.

– Ага, – нахмурившись крякнул Коренев, стоя у дверей и не приглашая Кедровича в комнату, – так вы собственно, чего хотите? – вдруг спросил он, – может быть вам указать общие руководства о кометах?

– Нет, нет, не то, – испуганно проговорил Кедрович, краснея и досадуя на то, что Коренев не догадывается пригласить его в комнату, – нам нужны только сведения относительно нынешней кометы, ничего больше.

– Нынешней? – удивился Коренев. – Да сказать вам по правде, я ее и не видал до сих пор. И не читал ничего. Ведь у меня специальность-то не кометы, а туманности.

– Да, но… вы все-таки можете что-нибудь сообщить нам о кометах… – с нетерпением и даже с легким раздражением отвечал Кедрович, – ну, например, о хвосте данной кометы… Каков, например, состав этого хвоста?

Коренев удивленно поглядел на Кедровича.

– Да хвост у нее наверно обыкновенный. Как у всех.

– А именно?

Кедрович держал наготове записную книжку.

– Именно? А вот, какой именно, этого я вам сказать не могу. На этот счет есть много гипотез. Например, некоторые думают, что в данном случае мы имеем исключительно электрическое явление, и что благодаря одинаковым зарядам с солнцем хвост всегда направляется в сторону противоположную нашему дневному светилу. Есть еще мнения Пиккеринга, Юнга… Бредихин, например, разделил хвосты на три типа по спектру. Там углеводородные спектры, например, играют большую роль. А Юнг… Вот, мнение Юнга я забыл… Погодите-ка, что думает Юнг?

Коренев произнес последние слова уже бессвязно, – приложив палец ко лбу и бормоча что-то про себя. Кедрович выжидательно смотрел на молодого астронома, но, не дождавшись ничего, решительно спросил:

– А ваше личное мнение о кометных хвостах можно узнать?

Коренев сконфузился.

– Что вы, – ответил он, – это такой вопрос!..

Я еще мало прочел в данной области, чтобы иметь свое мнение. Вот теперь я как раз думаю посвятить вторую диссертацию кометам, но на подобный труд нужно, по крайней мере, лет пять. К этому сроку я, пожалуй, обстоятельно ответил бы вам, а сейчас… Сейчас не решаюсь, это очень спорная область, очень спорная.

Затем Коренев помолчал и сухо добавил:

– Вы, кажется, что-то упомянули мне про фамилию? Так не печатайте, пожалуйста, моей фамилии в газете. Убедительно прошу вас. Это еще может не понравиться нашему факультету, кто знает! А я молодой ученый, мне нужно иметь в факультете большинство, а то мне не дадут поручения, да и диссертацию провалят. Так, пожалуйста!

Он поклонился и исчез в своей комнате, затворив перед изумленным Кедровичем дверь. Михаил Львович молча стоял на месте несколько секунд, приходя постепенно в себя от изумления, и затем, взбешенный, браня вполголоса Коренева, направился к выходной двери.