Если верить моему отцу, вице-король отправил сына на новые подвиги: послал во главе пяти сотен солдат усмирять Чили. Вице-королева же постаралась устроить судьбу своей протеже и выдала её за алькальда новой столицы: за дурня, но очень важного дурня, дона Алонсо Мартина де Дон-Бенито. По крайней мере, такую легенду везде разносил мой отец, а матушка сама никогда ей не противоречила.

Когда она в первый раз вышла замуж, ей было пятнадцать лет, а дону Алонсо семьдесят пять.

Не прошло и трёх лет, как он умер. Его вдова, унаследовав индейские поселения Умай, Каньете и Лаэте, стала одной из самых богатых “энкомендьерас” в Новом Свете.

И самой желанной невестой.

Вице-король всячески старался не допустить, чтобы перуанские вдовы становились главами маленьких государств, а главное — тревожился, как бы донья Марианна де Кастро не вышла замуж по собственному выбору. Он поспешно, против её воли, выдал её за одного из своих офицеров — португальца, который хорошо служил ему. Вице-король хотел его вознаградить, не входя сам в расходы.

Этот португалец был из отряда пятисот храбрецов, что сражались в Чили под началом вице-королевского сына дона Гарсия, некогда влюблённого в Марианну. Сам себя офицер называл капитаном Нуньо Родригесом Баррето и был якобы незаконным сыном важного вельможи, носившего то же имя.

Отвага капитана Баррето, ярость, с которой он ломал сопротивление индейцев, его презрение к врагам и ненависть к побеждённым вошли в пословицу. Искренне преданный дону Гарсия, он стал одним из основателей города, получившего славное имя маркизов Каньете.

Но когда чилийский поход закончился, отец почувствовал себя обделённым. Повсюду он громко говорил о своём недовольстве. Я только и слышала, как он жаловался на неблагодарность сильных мира сего. Когда императору Карлу Пятому, вспоминал отец, понадобилась его помощь в гражданской войне, он отправил в распоряжение короны собственных людей и лошадей. Он сражался с людьми предателя Гонсало Писарро. Всю свою жизнь он представлял как путь верного конкистадора, который за беспорочную службу не получил никакой награды.

Когда ему дали самую богатую и благородную вдову Лимы, он счёл это выплатой задержанного жалованья. На такую сделку отец согласился как на нечто должное и продолжал ворчать, что заслуживает настоящей награды, а не чужих обносков.

Ко времени второго замужества матушке едва исполнилось двадцать лет. Отцу было тридцать пять.

К счастью, она была очень хороша собой. Также к счастью, умела хорошо сносить невзгоды. Так что к злобному нраву второго супруга она приспособилась.

И то было к счастью, что дону Алонсо она детей не принесла — не было наследника, который мог бы оспорить у нашего отца полученное им огромное богатство. Зато с ним она каким-то чудом оказалась исключительно плодовитой: пятнадцать беременностей за восемнадцать лет. Сначала, правда, пришлось тяжело. Четырёх младенцев похоронили родители в церкви Святой Анны. Но милосердный Господь услышал их молитвы, и новые дети помогли забыть о скорбях. К тому же умер вице-король Мендоса — покровитель обоих родителей, — а его сын дон Гарсия отправился обратно за море. Новые вице-короли и не думали благодетельствовать клиентам маркиза Каньете. Как раз когда я родилась, очередной вице-король заплатил жизнью за многочисленные связи с дочерьми и внучками первых конкистадоров: его убили мужья... Провидение пожелало, чтобы убитого вскоре сменил губернатор по имени Лопе Гарсия де Кастро. Де Кастро — родовая фамилия моей матери.

Общество Лимы, думая, что Марианна де Кастро — родственница столь могущественного человека, — стало всячески к ней подслуживаться.

Не так уж много было в Новом Свете женщин высокого происхождения, выросших при дворе и получивших изысканное воспитание! Матушка моя была одной из них; губернатор де Кастро искал её общества и тем поддерживал легенду о родстве. Он разрешил мужу и сыновьям доньи Марианны на праздниках и церемониях стоять под его балдахином и на его балконе, а при отплытии своего знаменитого племянника генерала Альваро де Менданьи — даже на королевском помосте.

Поэтому, как ни грызла ревность сердце отца, он начал соглашаться, что не промахнулся, переехав в Новый Свет и укоренившись там.

Большой дом на углу площади Санта-Анна и улицы Альбаакитас наполнился детским визгом. Мать его детей вполне удовлетворяла его. А кроме того, перед ним был предмет обожания, свет очей его — воплощение красоты, ума и очарования, наследница его мечтаний и честолюбивых стремлений: дочь Исабель. Чего ещё желать? Дочка тоже была очарована им и гордилась, и он это знал.

Между тем я должна признать, что капитан Баррето с виду был неказист.

У отца был сломанный нос, чёрные глаза навыкате. Борода до ушей закрывала боевые шрамы на щеках. Так он, по крайней мере, говорил нам, когда Исабель просила его показаться без бороды. Черноволосый, широкозадый, очень широкоплечий — но маленький: не выше ростом, чем индейцы, над которыми мы, креолы, насмехались, считая карликами.

Зато на коне... О, это дело другое! Никогда не видела такого славного всадника, как мой отец.

Когда Нуньо Родригес Баррето приехал в Перу, у него одного были лошади. Сперва одиннадцать — одиннадцать коней, переживших путешествие. В них заключались всё его состояние и вся его слава. Всех их он безумно любил за красоту, смелость и выносливость. Во время чилийской компании он продал восемь лошадей дону Гарсия, и эти восемь скакунов помогли разбить племя мапуче в битве при Лагунилье. Для себя он оставил только трёх, самой ценной из которых была кобыла. Она принесла отцу одиннадцать жеребят, от которых пошёл завод породы пасо фино — теперь им управляют мои братья. Число одиннадцать счастливое для Баррето — оно у нас даже в гербе: одиннадцать лошадей, одиннадцать детей...