И если благодаря твоей любви наш отец, возможно, обретал мир — зато он пользовался тобой, чтобы ссорить нас и властвовать над сыновьями.

Скажу ещё раз: зависть отравляла наш воздух.

Явное предпочтение, которое он оказывал тебе, полное безразличие, с которым относился к остальным, грубость к Беатрис и Леоноре, строгость к Антонио и особенно пренебрежение к Херонимо — старшему из мальчиков — мучили всех их.

Несчастный Херонимо по праву считал себя будущим главой семьи, единственным наследником отца. Как унижало его, что у тебя с ним были одни учителя! Какая несправедливость — держать его как ровню с девчонкой, к тому же на семь лет его младше! На манеже, в конюшнях — повсюду он воспринимал твоё присутствие как оскорбление.

Нелюбимый, коварно обиженный он отыгрывался на тебе. Как сейчас слышу его слова: «Выбирай, козявка: на кинжалах или на шпагах? Дерись давай — тебя же научили!» Он хотел обезобразить тебя, выколоть тебе глаз, как принцессе Эболи, которая играла в те же игры — занималась фехтованием. Ты принимала его вызов, платила ему той же монетой. Но наскоки Херонимо были отнюдь не братские. Он не шутил, и это ещё мягко сказано. Дай ты ему только волю, и он решил бы вопрос окончательно... Шрамы у тебя на руках и на животе тому свидетели. Ты была, конечно, слабее. Но зато решительнее, проворнее, быстрее.

Если ты получала рану, то ни за что никому не жаловалась. Ничего не рассказывала. Ни слова.

Собственно, ты вообще не болтлива. Ты даже очень редко говоришь. Молчишь вопреки собственной гордыне.

И, собственно, да — я никогда не ценила по заслугам именно этого: твоего молчания.

Проиграв бой — после каждой встречи с Херонимо, — ты исчезала. Должно быть, перевязывала раны. Ты могла скрываться целыми днями... Никогда не могла понять, как ты могла уцелеть одна среди головорезов Лимы. Это бандитский город, где всё отребье Испании и солдаты конкисты, оставшиеся не у дел, продолжали искать приключений, терпеть нужду и мечтать о золоте. Убийства происходили повсюду. Твои исчезновения сеяли панику в доме. Индианки-кормилицы страшно рыдали, метиски-служанки громко вопили. Мать плакала взаперти.

Искать тебя посылали Лоренсо. Он был младше тебя ровно на год. Мы все знали: ты его обожаешь. Он один мог уговорить тебя вернуться.

А Херонимо, которого отец жестоко порол бичом, как раба, за его спиной говорил, что родитель балует тебя и портит. Что ты, его любимица, позоришь имя капитана Баррето. Что ты на самом деле ничего не стоишь, бегаешь от него, трусишь. Когда отец слышал применительно к тебе слово “страх”, то впадал в ярость.

Я и не догадывалась, что ты вправду боишься. Не Херонимо: боишься не достичь той высоты, на которую возводил тебя отец. Он забивал тебе голову рассказами о разных подвигах. Как сейчас слышу его повесть про собственные схватки с мапуче в Чили. Кончилось тем, что ты переняла его мечты о кровавых битвах. О конкисте...

Открыть, как он, новый материк! Властвовать над неизвестной землёй! Иметь собственное царство!

Ты переживала свою слабость, свои поражения. Ты была слишком горда, слишком честолюбива — и клялась когда-нибудь победить Херонимо, победить всех. Ты должна была стать самой богатой. Самой сильной. Самой образованной. Самой красивой, самой храброй... Вот тогда любимый отец будет доволен и спокоен. Не окажется в дураках, не будет жертвой веры в тебя.

Перестань мучиться: ты вернула ему его заботы сторицей.

Для нашего отца ты стала именно тем, чего он от тебя хотел: реваншем безвестного португальского офицерика, который готов был скорее выдавать себя за бастарда большого вельможи — прославленного Нуньо Родригеса Баррето, так никогда и его не признавшего, — чем расписаться в неблагородном происхождении. Какая разница — законный он или нет? Зато ты, его дочь, станешь королевой. В шестнадцать лет ты была единственной сеньоритой в Перу, способной объезжать чистокровных скакунов и владеющей шпагой. Единственной в Лиме, которая говорила по-латыни, понимала в математике, знала географию. Донья Исабель Баррето... Ты играла на лютне — как королева. Ты пела, танцевала, читала стихи наизусть — как королева. И наряды у тебя были, как у королевы. Донья Исабель Баррето... Ирония судьбы: потом ты вышла замуж за племянника губернатора де Кастро, ещё потом выбрала в мужья капитана Эрнандо де Кастро и стала опять тем, чем и должна была быть всегда — де Кастро. Как наша мать, как все мы!

Признайся: желая видеть тебя своей, силой перетягивая на свою сторону, отец лишил тебя какой-то части самой себя. Я говорю о душе нашей матушки. Уж точно в тебе никогда не было её нежности! И доброты её, и самоотречения. Вот только, как и в ней, в тебе нет скаредности. И есть её способность прощать, великодушие, любовь... Ты сама всегда говорила: к несчастью, между вами нет ничего общего; она была щедра и плодовита. А ты нет... А ведь ты похожа как раз на неё — на матушку нашу!

Ты и сейчас на неё похожа... Когда смотрю на тебя в клуатре, с потупленной головой, с великолепной светлой шевелюрой, крашенной в чёрный цвет, — так и вижу, как она идёт по галерее с молитвенником в руке.

А отец... отец был влюблён в тебя, Исабель. Ты была так похожа красотой и познаниями на его супругу — слишком высокородную, слишком образованную, которую он ревновал... Даже не понимаю, как он согласился уступить тебя другому!

А между тем он это сделал: сам тебя выдал за Альваро де Менданью.

Должно быть, он думал — Менданья слишком стар, чтобы тебе понравиться? Ты никогда в него не влюбишься?

Ну да: он наверняка никогда не думал, что ты полюбишь этого человека. Полюбишь до такой степени! Да и никто из нас, правду сказать, не мог этого предположить... Он был во всём тебе противоположен».