Весь мир — четыре части света.

Перуанские моряки называли эту Мадонну Божьей Матерью Мореплавателей, монахини Санта-Клары — Божьей Матерью Раскаяния, а дарительница — Божьей Матерью Пустынницей.

Но не правдоподобие в её лице, не пристальный взгляд стеклянных зрачков, не длинные волосы на плечах сильней всего действовали на зрителей, а женщина, молившаяся перед ней, лёжа ниц на земле и раскинув руки крестом.

Все видели только её — донью Исабель в холщовом платье. Она пожертвовала эту статую, и она же погружалась перед ней в бесконечную покаянную молитву.

Носи она, подобно другим здесь, облачение ордена клариссинок с покрывалом, никто бы не удивился. Но длинные волосы, разметавшиеся вокруг неё, ясно говорили, что пострига она не принимала. Она была от мира, и доступ в клуатр был строжайше запрещён ей уставом.

Конечно, знатные дамы, подобные Исабель, могли уйти за монастырскую ограду — жили там временно на покое или, овдовев, принимали монашество.

Но донья Исабель была замужем — и не оставляла обители.

Строжайший пост, умерщвление плоти, слава, разнёсшаяся о её подвигах, внесли смятение в среду монахинь и беспокоили аббатису. Её поведение будило в душах сестёр чрезвычайную тягу к делам мира.

В чём же она так каялась?

«В каких-то страшных грехах, в каких-то преступлениях», — перешёптывались даже самые милосердные...

Вопросы, слухи... Каждая толковала по-своему.

И вот уже монастырь разделился на два лагеря. Белые сёстры — простые монахини — восхищались её воздержанием; чёрные сёстры — приближённые аббатисы — осуждали чрезмерное изнурение.

Она вносила раздор.

Даже молча, в темноте, на коленях, с глазами, выжженными слезами, изнурённая молитвой и постом, донья Исабель была ярко освещена на соблазн многим.

Как часто бывает, рассвет над Лимой был тусклый. Ни один луч не падал на бесконечную ограду монастыря Санта-Клара, напоминавшую тюремную во всякое время года.

Монастырь был расположен на площади более двух гектар. Огромный монастырь: город в городе. Несколько сот насельниц толклись по его улицам, складам, мастерским, амбарам, прачечным, кухням, собранным по разным кварталам, смотря по происхождению и положению сестёр. Ночью они, опять же согласно уставу, собирались в дортуарах, а иные, кому ранг дозволял такую привилегию, почивали в своих кельях. Социальная иерархия соблюдалась здесь ещё строже и была ещё незыблемей, чем при испанском дворе.

Но какое бы место ни занимали монахини в иерархии, надо всеми в монастыре всегда нависали серые тучи. Кресты и распятия повсюду были окутаны туманом. А охра на стенах домов не выцветала под полуденными лучами.

Что ж такого? Чем мешал Христовым невестам этот вечный туман? Цветы, плоды и сердца раскрывались здесь почти без солнца и совсем без дождей. Нескольких лучиков, лёгкой росы хватало растениям и цветам, чтобы расти и украшаться. Чем мешала хмурость Города Царей служительницам Господа, если они-то жили в Божьем свете?

Но аббатиса жаловалась на климат: донья Хустина де Гевара родилась в Севилье и тосковала по небу своего детства. Она утверждала, что полвека сплошной серости испортили её характер. Кроме этой вечной жалобы в ней не было ничего напускного. От природы спокойная, в общении простая, она ничем не болела, хорошо спала, хорошо кушала и железной рукой правила своим владением. Никто не смел оспаривать её власть. За четыре года она сделала свой монастырь самым богатым и популярным в городе. А между тем игра с конкурентами шла крупная: было ещё четыре женских монастыря, гордившихся большей, чем Санта-Клары, древностью. Иные существовали даже с самого основания города — с 18 января 1535 года, дня, когда в этой части света празднуют Богоявление. В честь этого праздника Лима и носила название «Город Царей» [5] . Теперь, семьдесят лет спустя, пятая часть женского населения столицы Новой Кастилии жила в монастырях Рождества Христова, Непорочного Зачатия, босых кармелиток и Святой Троицы.

Но самые знатные из знатных семейств хотели отдать своих дочерей в монастырь Санта-Клара. Донья Хустина добилась этого своими мерами. Она проводила очень строгий отбор, а вступительный взнос для привилегированных монахинь («чёрных сестёр») установила в размере двух тысяч песо. Тысячу песо платили «белые сёстры» — менее обеспеченные сёстры, которые прислуживали «чёрным». Все они должны были представить доказательства подвигов своих отцов и limpieza de sangre («чистоты крови») в трёх поколениях. В их жилах не должно было течь ни капли еврейской крови. Собственно, это правило действовало везде: нарушить его не посмел бы никто. Но донья Хустина особенно строго следила за чистотой крови своих монашенок. Если иные аббатисы закрывали глаза на не вполне достоверные родословные, лишь бы кандидатки носили одно из славных имён конкисты, то донья Хустина требовала оригиналы документов, выданных в Испании, — доказательства совершенно безупречного происхождения, добыть которые в Новом Свете было очень трудно. Кроме того, существовало и другое, ещё более неодолимое препятствие: аббатиса объявила, что принимает только таких девушек, которые совершенно свободно исповедуют истинное желание принести свою жизнь в жертву Богу.

И вот результат: списки соискательниц в монастырском совете росли на глазах.

Стремительный взлёт, который поставил её во главе монастыря, ясно говорил о её чутьё и властолюбии. Вопреки всем законам, положенным для монашеской жизни, она сама сделала свою карьеру. Первый архиепископ Перу, блаженный дон Торибио, которого уже называли и святым Торибио, нарушил ради неё орденские правила, забрав из ордена августинок и переведя во францисканский орден как настоятельницу монастыря Святой Клары Ассизской. Ради неё он преступил и уставы собственного ордена, назначив Хустину пожизненной настоятельницей, хотя аббатисы монастырей Святой Клары должны были обязательно избираться и не более, чем на три года. Не соблюдено было и правило о возрасте: аббатисе должно было быть не менее пятидесяти лет, а Хустине не исполнилось и сорока.