– Меньше всего в этих обстоятельствах хотелось бы дискутировать, но один вопрос всё-таки задам.

– Нет времени. В другой раз, Николай Никанорович. После! – резко обронил Вертинский, но перебить Тельнецкого не удалось:

– Ваши господа-товарищи по оружию знают, что вы хотите заполучить у меня доступ к миллионам, да ещё в швейцарских франках и в долларах, а потом втихаря смыться за бугор?

На такой провокационный вопрос Вертинский не успел отреагировать. «Товарищ по оружию» за его спиной возмутился и выдвинул претензию, отчего Вертинский стал оправдываться, ему даже пришлось повернуться к тому лицом, а к Тельнецкому спиной. Боевик, державший Тельнецкого на мушке со спины, не остался безучастным к такому занимательному вопросу. Миллионы хотят все, и он не исключение. Он отвёл револьвер в сторону, а Тельнецкому только это и было нужно, чтобы резко повернуться и ударить анархиста левым локтем в челюсть. Тот ответил выстрелом, но пуля прошла в трёх вершках от Тельнецкого, и, к несчастью для Вертинского, попала в него, и тот, стараясь удержать равновесие, стал падать, опираясь о стенку вагона. Тельнецкий, продолжая движение, перехватил руку анархиста и его же рукой опустошил барабан револьвера в остальных товарищей Вертинского.

Из купе, где размещались Барковские, Никанор Иванович и Сухожилин, появился ещё один анархист, направляя револьвер в сторону Тельнецкого. Инженер Сухожилин в попытке вонзить нож в его спину всем весом оттолкнул неприятеля, тот упал на Вертинского, рефлекторно нажав на спусковой крючок. Пуля досталась Вертинскому, ранив его в грудь. Если после первой пули Вертинский ещё был в силах взяться за оружие, то после второй он перестал сопротивляться.

Тельнецкий нащупал пульс на запястье анархиста, которого ударил, снял с него ремень, перевернул оглушённого на живот и связал руки за спиной. Подошёл к Вертинскому, осмотрел его и, убедившись, что тот ещё жив и не представляет опасности, переключил внимание на второго лежащего анархиста, раненного ножом в спину. Тельнецкий начал искать пульс ровно в тот момент, когда анархист пошевельнулся и попытался встать на колени. Тельнецкий одним ударом колена в голову вернул его на пол, после чего его же ремнём связал. Вооружившись револьверами, пошёл осматривать остальных. Первый, кто встретился ему на пути, был уже мёртв, а вот второй пока был жив. Одна пуля попала ему в бок, и рана не казалась смертельной, но вот вторая пуля угодила в шею, отчего тот уже с трудом дышал. Тельнецкий, осмотрев рану, поднялся и с сожалением произнёс:

– Эх, Бачинский, Бачинский. Кому ты продался? Судя по ранению, ты больше не жилец. Не было бы тебя здесь, жил бы да жил. Детишек воспитывал. Их мне очень жалко.

Раненый Бачинский, не способный сказать и двух слов, одной рукой зажимал рану, другой умолял Тельнецкого помочь ему, но вот только чем именно помочь? То ли прекратить мучения, то ли оказать медицинскую помощь.

– Не могу быть милосердным и ускорить твою участь и не могу кровь остановить. С таким ранением это невозможно. Мучайся. Ты эти пули заслужил. Против простого народа пошёл. Вот соразмерную кару и получил.

Тельнецкий разоружил давнего знакомого филёра и, взглянув ещё раз на него с сожалением, отвернулся и пошёл к Вертинскому, состояние которого ухудшалось с каждой секундой. Тельнецкий осмотрел раны Вертинского, достал из его кармана платок и зажал рану на груди, помог ему облокотиться и уже начал говорить, но Вертинский его перебил:

– Николай, прости. Богом прошу, прости меня… Россия дала второй шанс. Дала шанс быть человеком, не предавать Родину, но я, дурак, считал, что без денег никому не нужен… Я без любви к Родине никому не нужен… Я много думал… Я так виноват перед Россией. Так виноват перед людьми, перед простыми людьми. Мне доверили, а я их предал. Я чуть не загубил этих людей… – Вертинский хотел показать на купе, но не смог поднять руку, – простых, невинных людей. Простите, люди… Николай… При других обстоятельствах я бы не просил. Сейчас не до обид… Богом прошу… Верни моего сына в Россию… Сын – он русский, он должен жить на родной земле… Ломов, тварь, меня обставил, обокрал и вывез моего сына за границу. Я не знаю, где он сейчас… Я стал гопничать… хотел немного подзаработать и уехать искать сына и мою Люсю. Ломов страшное существо… Не связывайся больше с ним… Это он тебя сдал, и тогда, в десятом, и в прошлом году. Он тебя… предал… Слышишь? Почему молчишь?

– Всё я слышу. Не знаю, как с сыном помочь.

– Обещай! Сейчас обещай, Николай… Тельнецкий, обещай, я знаю, ты слово сдержишь. В ад пойдёшь, но сдержишь. Обещай! – Вертинский попытался крикнуть, но кровь хлынула изо рта. Немного отдышавшись, продолжил: – Богом прошу… умоляю – обещай мне… что вернёшь сына в Россию… Покажи ему, где я похоронен… Покажи ему мою могилу… Он должен… должен знать свои корни… Он должен знать, кто его отец… Пусть и такого, как сегодня, но должен знать. Он должен… хоть раз в жизни посетить место… где я буду похоронен… Где бы он ни был, он должен… быть у моей могилы… и всегда помнить… о своих корнях. Он должен… ходить по родной земле… Люся… с сыном… в России смогут жить… у моей сестры. Она о них позаботится…. Люся… о ней знает… Николай, обещай.

– Не могу обещать. Пойми, не могу. Если всё сложится – исполню просьбу, если нет – то нет.

– Обещай, о… – Вертинский не договорил, не успел повторить свою последнюю просьбу. На последнем вдохе умер.

Тельнецкий встал, прикрикнул на людей, выглядывающих из купе, потребовав занять свои места, что все мгновенно и исполнили. Потом обошёл вагон, останавливаясь у каждого купе и рассматривая каждого пассажира. Убедившись в отсутствии опасности, он направился к выходу.

Никанор Иванович смирно сидел рядом с Барковскими, будто ожидая своей участи, но это было не так. Если поначалу, на кураже, он рванул из дома на вокзал в надежде вызволить Барковских из вагона, то, уже находясь в вагоне, понял, что ему только и оставалось, как к ним присоединиться. Направленные на него револьверы то одного, то другого анархиста довели его до такой степени, что у него начался нервный тик. Подёргивание правой ноги заметно выдавало его состояние, и дошло до того, что анархист, державший его на мушке, сжалился над ним и убрал револьвер в кобуру, но это не помогло. Позже, услышав уверенный разговор сына с Вертинским, Никанор Иванович немного себя успокоил: «Сейчас Николя разберётся и нас отпустят», но выстрелы вернули и даже усилили его нервное напряжение и, казалось, непослушная правая нога сейчас вытолкнет его из купе.

После стрельбы Никанор Иванович, увидев живого и невредимого сына, обрадовался и затараторил:

– Николя, вы живы и здоровы? Слава Богу! Пронесло. Какой же вы отважный и мужественный! – Никанор Иванович, не увидев реакции сына, выговорил ещё несколько пафосных фраз только с одной целью – избавиться от нервного потрясения, и это отчасти помогло, но ненадолго.

Став свидетелем разговора сына с главарём анархистов, он опять закипел. Нервы стали шалить. Подёргивание правой ноги возобновилось. Мысли пошли вразнос. Осознание собственной ничтожности разрывало его мозг. Вдобавок у Никанора Ивановича начали трястись и руки. Подобное он испытывал впервые в жизни и что бы это могло быть, даже не предполагал. Когда его сын закрыл глаза Вертинскому и пошёл по вагону, он решил размяться – авось пройдёт, для чего попытался встать, но попытка оказалась безуспешной. Смирившись со своим состоянием, он остался сидеть на месте, глядя широко раскрытыми глазами и даже с открытым ртом на мёртвого Вертинского. От голоса сына, командующего пассажирами, немного приободрился и попытался встать, но опять неудачно. Когда Тельнецкий уверенным шагом прошёл мимо него, Никанор Иванович попытался схватиться за полу кожанки сына, дабы его остановить. Тельнецкий не оставил жест отца без внимания и тут же был осыпан претензиями:

– Вы по… по… почему отказались ис…исполнять пос…с…следнюю волю усопшего? Разве я вас… так воспитывал? Разве я вас не… учил добрым делам? Не по…-христиански это будет!

Тельнецкий строго посмотрел на отца, подумал, что немного критики отцу не помешает, но вовремя остановился. Секунду поразмыслил о минувших событиях и решил сказать отцу именно то, что думает:

– Вот скажите мне, как вы тут оказались? Как вы думаете, почему я не удивлён, что вас сюда заманили? И с помощью кого вас заманили в эту ловушку? Вот мне прямо интересно. Конечно, я это узнаю и с этим разберусь, непременно. Накажем виновных, но как вы не смогли распознать западню, приготовленную для меня?