Она не знает слова. Зато она знает, как пахнет боль. Как пахнут слезы. Как пахнет голод попрошайки, который вертится у кофейни, не решаясь переступать барьер. Как пахнет нелюбовь. Как пахнет оставленная на столе десять минут назад влажная салфетка со следами кофе и пятнами соуса. Как пахнет сведенный желудок, сжатый изнутри лекарствами и кофеином. Как пахнет шерсть уставшего лежать в переноске шпица. Как пахнет пот женщины в пальто, жалующейся на пропадающий билет. Как пахнет тоска. Как пахнет сочувствие. Как пахнет надежда.

Потом она стоит перед мыльным диспенсером, реагирующим на движение, и проводит под ним рукой. Ничего не происходит. Перед глазами плавает изображение в зеркале. Теперь Жене кажется, что это не изображение, а она сама поплыла. Минуту назад девушка подошла к раковине, спокойно намылила ладони, легко сполоснула руки и ушла – пузырьки мыла по пальцам стекали. А почему у нее так не получается? Она переходит к другому диспенсеру, но тот на ее пассы ладонями тоже не реагирует. Интересно, что такого знает диспенсер о ней, что не знает она о себе. Может, она уже не человек и поэтому датчики на нее не срабатывают? Может, ее уже не существует? В итоге она собирает капли мыла, скопившиеся на выходном отверстии диспенсера, моет руки и выходит. Ей как будто теперь еще хуже, чем когда ее тошнило.

За соседним столиком беседуют две женщины, русские. Русских много в Стамбуле, больше, чем турок, смеялся какой-то айтишник, после чего ему ответили – а эшников больше, чем русских. Женя тогда улыбнулась, но не ожидала, что шутка окажется правдой – про русских, не про эшников – и еще что ей повезет. Женщина была в пальто и солнцезащитных очках, кажется, не для защиты от солнца, а для защиты от косых взглядов на ее слезы. На коленях была переноска со шпицем, а на столике – смятый билет турецкой авиакомпании. Женщина должна была полететь в Черногорию, но чье-то сердце в России не выдержало, так что билет останется смятой бумажкой на этом столике, а у них троих с Пашей и Кото-Женей появился шанс попасть в Будву, где солнце, работа и психиатр. Она поднимает телефон позвонить Паше. Замирает: она представляет себе перекошенное лицо Паши – Гарри Поттер, не поймавший снитч, турецкоподданный, не допущенный к султану, – а потом набирает номер.

Паша появляется в «Старбаксе» через десять минут. Она почему-то уверена, что он нарочно задержался, сделал лишний круг, чтобы заставить ее понервничать, заставить воображаемых змей на ее голове кусать друг друга, – и говорит первой, чтобы он не успел сказать что-нибудь обидное:

Надо свернуться в колечко, в булочку с корицей, чтобы тебя не задело этой волной, не задело не задело не задело.

– Мы можем успеть купить билет на сегодня.

Один освободился до Тивата.

Она знает, как он отреагирует. Сначала покривится, пожует губами. Вздохнет, будто она заставляет его катить в гору камень, который нет-нет да и придавит его своим весом и покатится вниз. Всегда ли он был такой? Пинок под жопу, когда случайно подвернулся под ногу: всегда был такой, всегда всегда всегда. Кажется, нет, только моментами: косой взгляд, когда на фесте на Пхукете симпатичный музыкант повязал ей на запястье фенечку – good luck; слишком сильно сжавшаяся у нее на горле рука, когда они занимались сексом – она закашлялась и потом долго выпытывала, чего он хотел добиться (не ответил); его исчезновения на долгие ночи, которым никогда не находилось объяснения.

– Я не люблю просить деньги, ты же знаешь. Почему не попросишь ты?

Бывают моменты, когда тебе попросту становится некуда прятаться: ты и так в углу, между тобой и угрозой и так самое большое расстояние, даже если самое большое – вытянутая ладонь; ты просто ждешь, когда все закончится, и надеешься, что тебя не заденет.

Женя разозлилась.

– А почему я всегда должна просить? Разве не ты у нас нефтяной принц?

Где-то что-то хрустнуло, пошло трещинами, рвало несущую стену.

– Потому что это грязные деньги, которые никогда не приносят пользы.

– А почему ты не хочешь, чтобы они принесли пользу хотя бы нам? Один раз?

Она знает, что дальше услышит молчание и увидит обиженное лицо восточного принца. Все как обычно. Это лицо она слишком хорошо знает. Это лицо хочется разбить. Ударить ладонью так, чтобы оно разлетелось на осколки, а на месте этого лица было бы лицо нормального Паши. Но она знает, что этого не произойдет.

Вообще-то она тоже виновата, наверное. Еще одно воспоминание всплыло. Они делали селфи с видом на закат, а потом из-за чего-то поругались. Женя тогда тоже была на таблетках. Она бросилась к большому шкафу, от мамы доставшемуся, и вытащила из синей папки с документами Пашино свидетельство о рождении. Паша кричал, она закричала тоже и порвала свидетельство о рождении – мятенькое, с советским гербом – надвое, а потом вчетверо. «А теперь тебя вообще нет. НЕТ! Ты не существуешь и никогда не существовал!» – кричала Женя. Женя думает, что тогда, может, и правда уничтожила Пашу. И осталось только это.

Wow, what a lovely cat, говорит чужая рука. Чужая рука шуршит ногтями с заусенцами по ткани переноски, по решетчатому окошку, барабанит подушечками пальцев по ней. Рука не понимает, что ты уже напуган? Рука не понимает, что ты не хочешь общаться, вообще говоря, никогда не в духе общаться с чужими руками, пахнущими курицей и мазутом? Но рука продолжает, красные губы расплываются в улыбке и произносят слова на неизвестном языке, и тебе только и остается что Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш.