– Мать твоя вчера перчатки забыла, говорит.

В удивлении я заглянул внутрь квартиры. На тумбе лежали флисовые перчатки с мехом у кисти. Подхватив их не отходя от места, где стоял, я передал отцу и вроде диалог исчерпал себя, но мы продолжали мяться в неловком молчании.

– Так, чё ты? – растягивал он суть вопроса. – Новый год то где будешь?

Я вздымал плечи, отводя неловкий взгляд. Отказывать отцу было довольно тяжело, а смотреть на него в этот момент – невыносимо. Он имел свойство принять вид обделённого человека, играя на твоих самых сокровенных эмоциях. Надеюсь, ему было хотя бы стыдно за это.

– На работе вроде выходные, – юля по прихожей, отвечал папе, – а так никто не приглашал, не звонил.

Всем телом ощущался вид отца, что полон надежды и одновременного разочарования во всём живом на этой – и даже на остальных – планетах. Он выдохнул словно паровоз, махнув рукой.

– Ну ладно, – пытаясь вызвать чувство стыда проговорил он. – В ночную идёшь?

– Мгм. Как всегда, пап.

– Спи тогда, – подтвердив свои слова кивком, отец поворачивался в сторону лифта.

– Не зайдёшь даже? – сказал я ему вслед.

– На работу спешу. Да и дух твоей бабки что-нибудь натворит со мной.

Редко можно было увидеть в отце равного себе, а не грозного хозяина этого мира, которому по колено горы, и один из моментов был и остаётся – момент встречи со своей тёщей, даже когда её давно нет в этом мире. Это было удивительного вида зрелище, где агнец загоняет льва в угол. Отец был-то в квартире всего два раза: при знакомстве с матерью своей будущей жены и когда эту мать хоронили. Более он старался даже не дышать воздухом, что выходил из квартиры.

Бабушка по материнской линии была чопорной женщиной, что не принимала никакой критики, напрочь отрезая любых предателей – будь это знакомые или даже семья. Мама рассказывала, что, как только бабушка узнала об областном происхождении отца, заставила бросить либо его, либо её. Тогда мать и сделала роковой выбор, после чего лет десять они забыли о существовании друг друга, пока не родился я, который чуточку подтопил лёд в их отношениях. Отца и мать она терпела ради меня, и на меня же она оставила всё наследство. После её похорон, чтобы быть ближе к учёбе, я и переехал сюда.

– Ну, – всё ещё в надежде сказал отец, – если захочешь, то приходи.

Я кивнул ему. Меня пугала такая настойчивость – пару лет их не беспокоило моё присутствие, а сейчас они готовы заплатить мне, лишь бы я был рядом.

– Слушай, – я остановил отца у лифта, подбежав к нему, – к чему я вообще так нужен именно в этом году?

– Да как-то, ну вот решили позвать. – Папа пытался срулить с темы, но увидел мои глаза полные недоверия. –Нужно тебе быть. Не расстраивай маму. Ну, и папу, а то потом папе это слушать.

Я внимательно выслушал его, а уже после разлился в улыбке. С отца тоже снялось всё напряжение, вырвав свой фирменный хохоток, он постучал мне по плечу, пародируя своего старика, с его невыносимо добрыми, выбивающими весь дух, хлопками по спине.

– Стареешь, – отрезал ему я.

– Ну, – отец развёл руками.

Приехал лифт, и отец исчез за ним, а я вернулся в квартиру. Как раз завизжал будильник на телефоне. Прекратив его старания, я рутинно заваривал себе кофе, проводя ингаляцию с помощью табака. За пару часов до смены я просматриваю фотографии, сделанные вчера, через дряхлый ноутбук, что на своём избытке, как мне кажется, взлетит к праотцам на своём жужжащем пропеллере в свой последний путь. Просматривать сделанные фотографии сейчас было немного трепетно, если считать инцидент. Я примерно помнил, после какой выйдет фотография с той девушкой, что напоминала Софию, поэтому щёлкал всё медленнее и медленнее, приближаясь к ней. Но когда открыл её – ничего такого не было. Обычный перекрёсток без людей, только светофоры светили запрещающий знак.

– Твою мать, – полушёпотом я смотрел на обычную фотографию, хмуря брови.

Наверно, вся эта ситуация должна сводить меня с ума, а за дверью должны стоять и ждать белые халаты, но я не приписывал себе расстройство, думая, что всё это – не из вон выходящее, что пугало ещё больше: больной никогда не признает, что он больной.

– Ну и что? – вопрошала сзади София, прокрутив кремнём зажигалки.

Я отдёрнулся, вырвался изо стула. Подумалось, что стоит найти нормальную работу, где не нужно всю ночь скакать по кухне, иначе с такой интенсивностью сумасшествия мозг превратится в желе. Бредовое состояние. Живот как всегда скручивало от тошноты, глаза слезились, а после резко потемнело. Я будто провалился в тяготу. Сквозь сгустки с застрявшими пузырьками воздуха я проглядывал на деревню с высоты птичьего полёта. Колеи автомобильных шин, как на холсте, пытались передать мне послание. Вдруг я провалился заново. Инстинктивно закрыл глаза, а когда открыл – оказался у озера, рядом с Софией. Точнее на ней – я лежал на её коленях, пока она проводила подушками пальцев по моему лицу, будто вырисовывая мои контуры.

– Почему ты такой упёртый? – София искренне не понимала моё поведение.

– Что тебе нужно от меня? – раздражённо я спрашивал Софию, пытаясь вырваться из своего положения.

София морщила нос, отвернувшись к закату. Молчала. Предательски молчала, засмотревшись на солнце. Тишина более и более утягивала меня, умиротворение усыпляло и душило любые сомнения и переживания.

– Просто ответь мне, – снижая голос умолял я её.

– А что мне ответить?

Солнце попрощалось последним лучиком, прошедшим по тёмным глазам Софии. Она как всегда мило улыбалась, заглаживая все углы, спускаясь к моему лицу, ближе к губам, совсем рядом, вдыхая меня.